Арсений Тишков - Дзержинский

Дзержинский и Барский от имени Главного правления выпустили листовку с призывом к рабочим всех городов вооружиться и выйти на улицы, но было уже поздно. Восстание в Лодзи было подавлено.

Состоялось заседание Варшавского комитета с участием представителей Главного правления Барского, Ганецкого и Дзержинского. Настроение у всех было подавленное. Невольно перед каждым вставал роковой вопрос: а нужно ли было браться за оружие?

— Нужно! — со всей категоричностью заявил Юзеф. — Я горжусь тем, что честь первой попытки восстания, первой массовой баррикадной борьбы с самодержавием принадлежит польскому пролетариату Лодзи!

Дзержинский отправился в Лодзь, чтобы на месте изучить опыт восстания и ознакомиться с состоянием социал-демократической организации.

Он писал оттуда в Заграничный комитет СДКПиЛ: «…материал и условия здесь очень хорошие и достаточные, не хватает только руководящей руки, ленинского «кулака», организации».

В корчме, у полустанка Дембе-Вельке Привисленской железной дороги, сидели жандармский ротмистр Сушков и командир эскадрона 38-го драгунского Владимирского полка ротмистр Глебов.

В корчме было жарко, душно, жужжали и роились над столом мухи, а пиво, которое пили офицеры, было теплое и кислое. Вопреки всему этому Сушков был в прекрасном настроении. Он предвкушал сегодня отличную «охоту» и надеялся поймать много крупной «дичи».

Драгуны расположились у коновязей, кто как мог, в тени деревьев на чахлой траве. Разопрев от июльского зноя, одни из них вяло ругали социалистов, другие чуть ли не в открытую материли начальство.

Общее томление нарушил прибежавший с полустанка запыхавшийся стражник.

— Дозвольте доложить, ваше благородие, — обратился он к Сушкову, — с прибывшего поезда сошли человек семьдесят, и все направились к лесу в имение Олесин- Дужий.

Сушков просиял. Жандармский осведомитель не подвел. Теперь очередь за ним, ротмистром Сушковым. Если он не промахнется, то весь актив варшавской организации социал-демократии Польши и Литвы будет захвачен.

Но Сушков не спешил. Зачем преждевременно обнаруживать себя и спугивать «дичь»? Пусть «гости» спокойно минуют поле и углубятся в лес. Пусть начнут свое собрание, и тогда драгуны и стражники возьмут их в кольцо и затянут петлю.

Команда «по коням!» подняла кавалеристов примерно через час после того, как последний из прибывших пассажиров скрылся из виду.

В лесу строй кавалеристов нарушился, и Глебов невольно подслушал разговор солдат, отделенных от него кустами.

— Молодцы белевцы! Отказались усмирять рабочих — и баста! — говорил молодой голос.

— А 37-й пехотный во время лодзинских боев целиком в казармах под замок попал. Признали «неблагонадежным». А мы все мотаемся, все усмиряем. Скоро вовсе в жандармы запишут. Доусмиряемся, пока рабочие нам головы не поотрывают, — отозвался хриплый бас, в котором, к своему удивлению, Глебов узнал взводного 2-го взвода унтер-офицера Гаврилина.

«Ого! От таких разговоров и до бунта недалеко», — подумал Глебов.

Он резко скомандовал: «Эскадрон, напра-во!» — и драгуны, повернув коней, теперь уже не змейкой, а широкой цепью начали прочесывать лес.

В лесу имения Олесин-Дужий действительно в этот день, 17 июля, проходило собрание социал-демократов. И не рядовое собрание, а Варшавская межрайонная конференция. Руководил ею представитель Главного правления товарищ Юзеф.

Заседание конференции подходило к концу, когда сквозь деревья делегаты увидели кавалеристов. И тут все услышали спокойный голос Юзефа:

— Товарищи, прошу сдать мне всю нелегальщину. В случае ареста мне терять нечего, все равно за два побега припаяют.

Всадники со всех сторон окружили большую поляну, где проходила конференция. Бежать было некуда.

Мартин хладнокровно вытащил из кармана трубочку и уселся курить под ближайшим деревом. Молодой Антон Краевский опустился на землю рядом с ним. Антон немного волновался — ведь это его первый арест! И гордился тем, что будет арестован в обществе ветеранов партии.

Сушков еще издали заметил, как многие из участников сходки что-то передают высокому мужчине, стоявшему у большого дерева. Ротмистр пришпорил лошадь и подскакал прямо к нему.

— Вы арестованы, господа. Прошу предъявить документы. У кого имеется что-либо недозволенное, извольте сдать сами, — обратился Сушков ко всем, не спуская, однако, глаз с Юзефа.

— Пожалуйста, вот мой паспорт. — И Дзержинский протянул Сушкову «липу» на имя Ивана Эдмундовича Кржечковского.

— Что вы тут делали? — спросил ротмистр, просматривая документ.

— С этими людьми у меня нет ничего общего. Не знаю, как их, а меня вы сами загнали в кучу со всеми прочими!

Краевский так и ахнул. Что же это делается? Почему Юзеф так легко отрекается от своих товарищей, а дядя Мартин даже бровью не ведет?

И как бы в ответ на свои мысли Антон услышал голос жандарма:

— А это мы сейчас проверим!

Произвели обыск. Разумеется, кроме как у Дзержинского, ничего «недозволенного» ни у кого не нашли.

«Сволочи, хотят одурачить», — выругался про себя Сушков: «дичь» без улик вроде бы и не «дичь». Ловил целую стаю, а поймал только одного,

— Вы что же, господин Кржечковский, серьезно намерены утверждать, что револьвер у ваших ног и вся найденная при вас и на земле литература принадлежит только вам?

— Совершенно серьезно, господин ротмистр, — ответил Юзеф.

Всех задержанных, а набралось их около сорока, отвели под усиленным конвоем в местечко Новоминск и поместили в небольшом доме на Варшавской улице. Вокруг дома драгуны выставили караул, в самом же помещении не было охраны, и во внутреннюю жизнь задержанных солдаты не вмешивались.

Воспользовавшись благоприятной обстановкой, делегаты закончили прерванную внезапным арестом конференцию. А затем стали развлекаться как могли. Стефания Пшедецкая рисовала портрет Матушевского, уверяя всех, что «у Мартина очень характерное лицо». Бывалые заключенные смастерили из хлебного мякиша шахматы и шашки, молодежь затеяла пение и танцы.

Под окнами собрались свободные от караула солдаты. Бросив игры и пение, арестанты принялись их агитировать. Антон видел, что самым большим успехом у солдат пользуется Юзеф, и ему было стыдно: как мог он, сопляк, хоть на минуту усомниться в Юзефе!

Под вечер, после работы, у домика собралась толпа рабочих. Теперь ораторы через головы солдат обращались к ним.

У раскрытого окна, служившего трибуной, выросла коренастая фигура Гаврилина.

— Господа, эскадронный идет. Вы уж тово, не подводите нас.

— Товарищи, всем отойти от окон! — скомандовал Дзержинский.

Когда Глебов подошел, вокруг дома царило спокойствие. На противоположной стороне улицы толпились местные жители, но вели себя мирно, тихо переговариваясь между собой. Часовые у фасада и позади дома при приближении командира вытягивались в положение «смирно» и лихо рапортовали.