Арсений Тишков - Дзержинский

Разразившийся в 1921 году голод в Поволжье вызвал новую волну детской беспризорности и преступности. Из голодающих губерний было эвакуировано в другие места и спасено от голодной смерти 150 тысяч детей. Основная тяжесть работы по эвакуации легла на чекистов.

Среди огромных, постоянно окружающих его забот Дзержинский успевал посещать детские дома. Вернувшись в ВЧК, отрывал листки от блокнота со своими пометками и отдавал их секретарю ВЧК Герсону. Герсон читал: «120 тысяч кружек, нужно сшить 32 тыс. ватных пальто, нужен материал на 40 тыс. детских платьев и костюмов, нет кожи для подошв к 10 тыс. пар обуви». Или: «Ясли, Басм{анны} район. Приют на Покровке. Не хватает кроватей. Холодно. 25 грудных детей — одна няня». И тут же следовали указания, распоряжения, телефонные звонки, письма. И приходило тепло туда, где до его посещения было холодно, появлялись платья и кровати…

Однажды Феликс Эдмундович пригласил Софью Сигизмундовну посетить с ним детскую больницу для больных трахомой.

— Это ужасная, мучительная болезнь. Я переболел ею в первой ссылке. Тогда старухи из села Кайгородского лечили меня своими народными средствами, — рассказывал ей Дзержинский.

В больнице они обошли все палаты. Феликс Эдмундович беседовал с детьми и медицинским персоналом, подробно расспросил о нуждах больницы и сделал все от него зависящее, чтобы помочь маленьким страдальцам.

На обратном пути Дзержинский был задумчив и сосредоточен. Софья Сигизмундовна видела, что он обдумывает какой-то вопрос, и решила не мешать. Сам выскажется, когда захочет.

— Зося, — наконец сказал он, — я думаю о том, что помочь детям, больным физически, не так уж трудно. Меня тревожит судьба детей-правонарушителей. Тут дело значительно сложнее. Тюрьма их только портит. Труд — вот лучший воспитатель такого ребенка и подростка! Обязательно переговорю об этом с Дмитрием Ивановичем.

На следующий день о судьбе малолетних правонарушителей состоялся обстоятельный разговор между Дзержинским и народным комиссаром юстиции Д. И. Курским.

Феликс Эдмундович горячо доказывал необходимость создания для малолетних преступников трудовых коммун: особого типа, полузакрытых исправительных колоний, где бы управление строилось на самодеятельности самих ребят под руководством опытных педагогов, а в основе перевоспитания лежал труд, серьезная, полезная работа, не для формы и видимости. Пусть производственные мастерские и земледельческие хозяйства, созданные из малолетних правонарушителей, станут дополнительным средством улучшения материального положения коммун.

— Не поверите, но эти чумазые — мои лучшие друзья, — говорил Дзержинский, прощаясь с Курским, когда все вопросы были обсуждены. — Среди них я нахожу отдых. Всему надо их учить: и рожицу вымыть, и из карманов не тянуть, и книжку полюбить, а вот общественной организованности, мужеству, выдержке — этому они нас поучить могут. Стойкость какая, солидарность — никогда друг друга не выдадут!

Когда в подмосковном поселке Болшево была создана первая трудовая коммуна, взволновались крестьяне окрестных деревень. Прислали делегацию к Дзержинскому.

— Как же так, товарищ Дзержинский, ворье они, хулиганы, а без охраны? Они нам всю округу разграбят, молодежь спортят, — говорил пожилой крестьянин, комкая узловатыми, натруженными пальцами картуз.

— Вы, товарищ начальник, уж сделайте такую милость, прикажите перенести эту коммунию куда-нибудь в другое место, от людей подальше, — вторил ему другой делегат, почтенный старик с седой бородой.

Дзержинский внимательно выслушал ходоков, а затем долго и терпеливо рассказывал им о том, как миллионы маленьких страдальцев, оставшихся в результате войны, голода и тифа без родителей, кочуют по всей стране, ночуют в заброшенных подвалах или котлах для варки асфальта…

— Они воруют не из баловства, а чтобы не умереть с голода, и хулиганят потому, что ожесточились. Мы должны отогреть их маленькие сердца, научить трудиться, сделать полезными людьми.

Ходоки слушали внимательно, качали сочувственно головами, вздыхали. А когда Дзержинский окончил речь, тот, кто постарше, сказал:

— Правильно говоришь. Жалко ребят. И мы помочь готовы по силе возможности. Сложимся по целковому со двора, а то и больше. А коммунию все же от греха убери.

— Ну вот что, отцы, — уже строже ответил Дзержинский, — обещаю, что сам буду наблюдать за коммуной и не допущу никаких безобразий.

Феликс Эдмундович поехал в Болшево. Обошел все мастерские, общежитие, беседовал с воспитателями и ребятами, затем собрал общее собрание коммунаров. Рассказал им об опасениях местных крестьян.

— Я верю вам и поручился за вас. Не подведете меня, ребята?

Минуту-две стояла напряженная тишина.

— Я жду, — сказал Феликс Эдмундович.

— Не подведем, не подведем! — загалдели ребята.

И не подвели. Коммуна стала ремонтировать крестьянам сельскохозяйственный инвентарь, а когда коммунары начали устраивать у себя в клубе спектакли, танцы, киносеансы, то и сельская молодежь перешла на сторону коммуны. Село приняло соседа.

И Феликс Эдмундович не забыл своего обещания. Он часто бывал у коммунаров. По просьбе Дзержинского комсомольцы-чекисты взяли шефство над Болшевской коммуной.

Эта коммуна послужила прообразом для целой сети подобных детских исправительных учреждений.

Бывали случаи, когда Дзержинский сам вместе со своими сотрудниками подбирал на улицах беспризорников. Однажды ранним утром, проходя по Никольской улице с работы домой, в Кремль, он вытащил из асфальтового котла нескольких беспризорников. Среди них был лобастый мальчишка с пытливыми глазами, Коля Дубинин. Дзержинский предложил мальчику учиться, и вскоре учеба, а затем наука целиком захватили его. Дзержинский, разумеется, не мог тогда знать, что сыграл решающую роль в крутом повороте судьбы будущего крупного ученого, действительного члена Академии наук СССР Николая Петровича Дубинина. И дело, конечно, не в том, сколько беспризорников спасено при личном участии Дзержинского. Счет в ту пору шел не на единицы. Спасение и помощь миллионам детей — вот что явилось материальным воплощением благородного движения мысли и сердца Дзержинского.

И дети платили ему любовью. В служебном кабинете Дзержинского рядом с портретом сына Ясика стояли, были развешаны на стенах многочисленные фотографии коммунаров, воспитанников детских садов и пионеров, присланные ему на память. Каждый день в почте среди сводок о ликвидированных бандах и донесениях о враждебной деятельности еще не раскрытых контрреволюционных организаций лежали трогательные своей детской непосредственностью письма.