Давид Розенсон - Бабель: человек и парадокс

Следует заметить: маловероятно, чтобы Бабель использовал имя «Гедали» случайно; почти наверняка это намек на праведного Гедалью, которого вавилонский царь Навуходоносор после завоевания Иерусалима назначил наместником Иудеи. После этого назначения многие евреи вернулись в Иудею, однако Гедалия был убит посланцами враждебного царя около 582–581 годов до н. э. Его убийство стало концом еврейского правления после разрушения Первого Иерусалимского храма (Иер., 40 и 1 Цар., 25). В Талмуде (трактат «Рош а-Шана») говорится, что однодневный пост, установленный в память об убийстве Гедалии, учит нас, что смерть праведного человека сопоставима с разрушением Храма, самого святого места для еврейского народа. Что касается «солнца, не входящего в закрытые глаза» — это явная библейская аллюзия, и в тексте Торы и Пророков есть несколько фрагментов, на которые можно сослаться. Наиболее вероятен такой укор согрешившему еврейскому народу: «Не знают и не разумеют они: Он закрыл глаза их, чтобы не видели, и сердца их, чтобы не разумели» (Ис., 44:18).

Бабель мастерски сгущает и сталкивает два борющихся в его душе отношения. Писатель, как никто, знал, как это делается: в июле 1930 года он дважды на обороте собственных фотографий пишет «В борьбе с этим человеком проходит моя жизнь». Одну такую фотографию он отправляет сестре в Брюссель, а вторую дарит Татьяне Тэсс (псевдоним; настоящее имя Татьяна Николаевна Сосюра [1906–1983] — советская писательница, журналистка и публицистка, многолетняя сотрудница газеты «Известия». Окончила Одесскую консерваторию по классу рояля. Автор очерков, рассказов, документальных книг и повестей, публицист).

С одной стороны, звучит голос старого Гедали: «…поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он — контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы — революция. А революция — это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция — это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет Гедали, где революция и где контрреволюция? Я учил когда-то Талмуд, я люблю комментарии Раши и книги Маймонида. И еще другие понимающие люди есть в Житомире. И вот мы все, ученые люди, мы падаем на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция?..» Гедали умолкает, затем с важностью произносит: «Заходит суббота <���…> евреям надо в синагогу». Он просит собеседника: «Привезите в Житомир немножко хороших людей», и тогда все они примут революцию.

Но вторым голосом автора герой отвечает: «Его [Интернационал] кушают с порохом и приправляют лучшей кровью…»

Так Бабель разрывает завесу, скрывающую революцию и ее кровожадных бойцов. В чем разница между одним и другим, между русским и поляком, если нет больше хороших людей?

Затем наступает суббота. И очарованный доблестью революции борец, явившийся ниспровергать прежнюю жизнь, спрашивает: «Где можно достать еврейский коржик, еврейский стакан чаю и немножко этого отставного бога в стакане чаю?» Негде достать. «Есть рядом харчевня, и хорошие люди торговали в ней, но там уже не кушают, там плачут…»

Свой шедевр Бабель завершает словами: «Наступает суббота. Гедали — основатель несбыточного Интернационала — ушел в синагогу молиться».

Бабель осознает: выхода нет, все пропало. Оружие поляка и оружие русского — нет между ними разницы. Сеется хаос, разрушаются жизни, уничтожаются еврейские общины.

В некоторых других рассказах Бабель идет по тому же пути. «Сын рабби» (1924), который поначалу завершал «Конармию», открывается похожими воспоминаниями об уюте и тепле субботы, которые когда-то были испытаны героем в Житомире. В новелле «Рабби» Бабель приводит нас к рабби Моталэ Брацлавскому, где мы знакомимся с его сыном Ильей, «последним принцем в [раввинистической] династии». Затем история меняется: герой-революционер отбивается от «тифозного мужичья», пытающегося влезть в поезд, кидается листовками Троцкого — единственное оружие против тех, кто не понимает. И всего одна рука тянется за листовкой — изломанная, умирающая рука Ильи, последнего принца. Потом он лежал голый, и «девицы… сухо наблюдали его половые части, эту чахлую, нежную, курчавую мужественность исчахшего семита»: в некотором смысле эта сцена может быть интерпретирована как констатация смерти еврейства и его религиозных традиций. Затем Бабель мастерски описывает, как главный герой собирает пожитки Ильи: «Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом… и на полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов». Среди нехитрого добра Ильи нашлись и вырванные из Библии страницы, и револьверные патроны. Бабель уточняет, что на вырванных страницах была Песнь Песней Соломона — одна из книг Танаха, описывающая отношения женщины и мужчины, от ухаживаний до соития. В Танахе это одна из самых коротких книг — в ней всего 117 стихов. Еврейская традиция считает ее притчей об отношениях Бога с Израилем, уподобляя их отношению мужа с женой. Юношеское образование Бабеля, вероятно, позволяло ему оценить смысл и значение Песни Песней. Главный герой, обращаясь к умирающему юному принцу, недоумевает по поводу его внезапной партийности, и выясняется, что при первой их встрече Илья уже был членом партии, но «не мог оставить свою мать» — свою веру. Отправляясь сражаться за революцию, Илья вынужден был выбирать между верой и политической верностью. И то и другое умирает на глазах у героя.

Бабель так описывает смерть Ильи: «Он умер, последний принц, среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И я, едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, — я принял последний вздох моего брата». «Конармия» завершается мощным аккордом, смертью «брата», смертью еврейских традиций, обитающих в «древнем теле» героя и укорененных в его еврейском прошлом. Революция уничтожила его надежду. Маймониду и Ленину не место подле друг друга, синтез невозможен, и мир после революции, о котором мечтал Бабель, мир, олицетворяемый Ильей, мертв.

Отношение Бабеля к иудаизму можно определить как начало незаконченного учения. В последние два десятилетия ряд российских исследователей, с помощью новейшей истории избавленных от надзора советских цензоров, обратились к изучению того, как литературная среда, в которой существовал Бабель, соприкасалась и сталкивалась с еврейским мироощущением писателя, пронизывающим все его литературное наследие.

Даже мировоззренческие модели христианского толка у Бабеля формируются через призму его еврейства. Бабель описывает в рассказе «Пан Аполек» Иисуса — превратившегося в человека, соединившегося с еврейкой Деборой, которая затем родила от этой связи сына. Так Бабель превращает Иисуса из мессии в благочестивого человека, в хасида. Мир Нового Завета у Бабеля, мир доброты, прощения и сострадания, преображается в мир Танаха, где человеку не прощаются его грехи, судьбой уготованы убийство и кровь.