Евгения Фрезер - Дом над Двиной. Детство в России

Город казался покинутым жителями. Рынок опустел. Прошли те времена, когда прилавки ломились от разной снеди, когда крестьяне наперебой старались привлечь внимание бабушки, взывая к ней: «Барыня, барыня, купите свежие яйца, попробуйте мой творог, сметану, масло! У меня лучшие коровы в деревне!». Закрыты ставни магазинов, где продавали деликатесы: копченую семгу, икру, соленую сельдь; где приказчик, отрезав розовый ломтик семги, на кончике ножа подавал его бабушке и мне тоже, если я увязывалась с ней в предвкушении угощения.

Бабушка печально бродила меж пустых прилавков, пока случайно не встретила кого-то из бывших приказчиков. Он пригласил ее в свою запертую лавку и вытащил приличный кусок соленой рыбы из единственной бочки. Половину счастливой покупки мы съели в тот же день, другую половину оставили на завтра.

Поздно вечером мимо наших окон промелькнули бегущие фигуры. Всю ночь с южной части города доносилась стрельба. На следующее утро никто, кроме дедушки, из дома не выходил. Он же, верный своему долгу, отправился в больницу, а потом зашел в городскую управу. Увидев там незнакомые лица, он решил вернуться домой.

Мы тем временем, спрятавшись за подоконниками, наблюдали за развитием любопытных событий на реке. Группы гражданских, солдат и офицеров, все с оружием, спешили на север. Верховые казаки, низко пригнувшись в седлах, диким галопом пронеслись в том же направлении и исчезли из виду. За ними появилась погоня большевиков: солдаты, рабочие, крестьяне. Некоторые в лохмотьях, ноги обмотаны тряпьем, а кое-кто босиком или без шапок. Не замечая снега и мороза, они с криками бежали, точно их гнал внутренний огонь.

И тут развернулась драма. Из города вниз по реке шли ледокол и за ним два судна, набитые беженцами. В это же время несколько человек прямо под нашими окнами торопливо устанавливали на берегу пушки. Перепуганные, мы продолжали наблюдать за всем этим. Когда корабли оказались напротив нашей Олонецкой улицы, пушки открыли по ним огонь, но снаряды недолетом рвались на льду, не причиняя кораблям никакого вреда. Пока отчаявшиеся, вероятно, совсем неопытные стрелки кричали друг на друга, ледокол и суда проскользнули мимо и исчезли за Соломбалой.

А вскоре мы с удивлением увидели, как вслед ушедшим судам полным ходом движется наш старый знакомый ледокол «Канада». Почему он преследовал несчастных беженцев? Но затем, удивив нас еще больше, «Канада» вернулась в город. Что было причиной возвращения? Ответы на эти вопросы мы узнали через несколько дней от Мейзи Джордан, которая в тот момент была на борту «Канады».

Капитану приказали, вопреки его желанию, преследовать и атаковать суда. На палубе установили пушки, привезли снаряды, на борт прибыли большевики. Мейзи на своем высокопарном русском языке пыталась выразить негодование. За эту наглость ее закрыли в каюте, а когда она попыталась выйти, охранник прикладом винтовки втолкнул ее обратно. Весь остаток операции Мейзи вынуждена была провести в каюте под охраной часового.

Когда «Канада» приблизилась к уходящим судам, солдаты приготовились стрелять. И тут они со злостью обнаружили, что снаряды не те, которые нужны для их пушки, и «Канаде» пришлось вернуться.

Мейзи к этому времени была сыта коммунизмом и намеревалась выбраться из несчастной страны и вернуться к себе в Йоркшир.

В тот же день бабушка приготовила треску по своему рецепту. Не евшие с утра, мы ждали с нетерпением это блюдо — треску, запеченную в духовке с картошкой и луком. И когда Катенька внесла его и мы собирались сесть за стол, на лестнице черного хода загрохотали тяжелые шаги. Шестеро или семеро мужчин ворвались в столовую. Грязные, некоторые в черных кожанках и морских фуражках, они все были вооружены.

— Вижу, — сказал один с усмешкой, — мы как раз вовремя.

Дальше все было, как в жутком сне: эти мужики поедали наш обед из последних продуктов, а мы, голодные, молча стояли и беспомощно смотрели на них.

Марга тем временем выскользнула в свою спальню, достала из ящика стола драгоценные для нее колечки и другие вещицы и спрятала под подушку.

После того, как эти презиравшие нас существа очистили стол, они пошли по дому, осматривая комнаты, ощупывая занавески, разглядывая каждое украшение, иногда пряча что-нибудь в карман. Это были не те люди, что позднее пришли с обыском в дом, а просто банда хулиганов, одна из многих, что, пользуясь ситуацией, бродила по городу, врывалась в дома, грабя и терроризируя горожан.

Когда они наконец ушли, Марга побежала к себе в спальню и вернулась рыдая. Ее драгоценности исчезли. Мы не знали, как утешить ее. Если бы она оставила их в ящике стола и закрыла на ключ, они остались бы при ней. Почему-то эти люди не взломали ни одного замка, не открыли ни одного ящика.

До сих пор, когда я вижу блюдо из трески или сама готовлю его, невольно вспоминаю тот день, когда в нашем городе установилась диктатура пролетариата.

В последующие дни в городе восстановилось подобие порядка. Возобновилось трамвайное движение, дети вернулись в школы, появились продуктовые карточки. В разных местах города открылись кооперативы, и горожане часами стояли в очередях, чтобы получить свою пайку хлеба, крупы и немного подсолнечного масла. Теперь наше существование зависело от натурального обмена с крестьянами из окрестных деревень.

Помню, меня как-то послали за молоком в Кегостров, где жила крестьянка, доставлявшая раньше в наш дом молочные продукты. Я надела лыжи и, взяв палагушку (деревянное ведерко с плотной крышкой, в котором на Севере держали молоко) и серебряную ложечку в качестве платы за него, отправилась в путь. Я неслась на лыжах во весь дух и скоро была на середине реки, где, запыхавшись, решила отдохнуть. Бескрайняя речная даль сверкала вокруг меня белым серебром. Я легла на снег и рассматривала огромное величественное небо. Розоватые пушистые облака, словно стайка лебедей, плыли друг за другом по бирюзовому озеру. Поднявшись, я снова поспешила к противоположному берегу.

Женщина с равнодушным лицом открыла дверь избы. Когда я объяснила ей, что мне надо, и показала серебряную ложечку, она впустила меня и, наливая молоко в палагушку, сказала усмехнувшись:

— Помню, как я работала на вашей лесопилке и бегала в короткие перерывы кормить грудного ребенка, а он, бедняжка, нескольких дней от роду, закатывался от голода. Тяжелое было для нас времечко, а теперь вот ты, барышня, просишь у меня молока.

При этих словах она взглянула на меня с неуловимо мстительной улыбкой.

— Немного серебришка не помешает, — продолжила она, смягчившись. — Если надо будет еще молока, приходи, я посмотрю, что можно сделать. А пока возьми это.