Наталья Громова - Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Они поженились в 1928 году, и первая книга стихов Корнилова „Молодость“ была посвящена Ольге.

Корнилов родился в Нижегородской губернии, в городе Семёнове, который „расположен среди мощных, дремучих лесов, невдалеке от реки Керженец, где русские бились с татарами, невдалеке от озера Светлояра, где, по преданию, затонул град Китеж, – писала спустя годы Ольга. – Там еще до сих пор некоторые верят, что в тихий вечер на берегу Светлояра можно услышать звон колоколов затонувшего города. Город жив, он только живет на дне озера… Глухие, древние, кержацкие места, описанные Мельниковым-Печерским в известной его повести „В лесах“. Здесь до недавнего времени были еще – в лесных дебрях – староверческие скиты. А предки Корнилова – крестьяне, а отец и мать – сельские учителя…“

Град Китеж будет сниться Ольге всю жизнь.

В стихотворении „Ольха“ Корнилов с нежностью писал о молодой жене.

Поселились они в доме родителей Ольги на Невской заставе. В октябре 1928 года у них родилась дочь – Ирина. Но с самого начала их общая жизнь складывалась непросто.

Ольга знала, что на родине у Бориса осталась возлюбленная, его одноклассница Татьяна Степенина. Корнилов продолжал переписываться с ней, давать обещания, что оставит жену и дочь. Ольга тайно читала эти письма, страдала и ревновала мужа к прежней избраннице. Он пил, иногда не приходил ночевать… Так мучительно шли первые месяцы их брака.

Летом 1929 года они с Борисом поехали знакомиться с его родителями. Собственно, это будет их первая и последняя поездка. Там Ольга решилась встретиться с Татьяной Степениной. „А у меня такие дела; познакомилась с Таней, – пишет Ольга 4 августа сестре. – То есть просто подали друг другу руки, и она враждебно сказала: „Шишогина“. И всё. В те 3 минуты, пока она говорила с Борькой о том, чтобы он отдал ее кольцо, а она ему – его письма, я всеми силами смотрела на нее – и молчала. Знаешь, она хороша; я мучительно забываю ее лицо, бывает так – ни за что не восстановить лица в памяти. Она превращалась в мою манию. Я была точно влюблена в нее… И конечно, я этого НИКОГДА не прощу. Понимаешь, есть такие болезни, которые залечиваются, но не вылечиваются. В данном случае – лишь залечивание. Я хочу его любить, ведь я его очень много любила, насколько помнится… А в общем… стараюсь залечить пока…“

Борис тоже был очень ревнив. Он читал Ольгины дневники, придирчиво следил за ее встречами и знакомствами. И грубое его мужское начало, бывшее на первых порах таким привлекательным, его разгульная сила через год совместной жизни стали для Ольги невыносимы. Его безудержность, пьянство – все это было и частью характера Корнилова, и одновременно нарочито разыгрываемой ролью. И, как это часто бывает у русского человека, вольница заменила собой свободу.

А Ольге хотелось иных отношений. Еще до их замужества друзья по „Смене“ предостерегали ее: „Вчера шли с Друзиным с Литкружка… Узнал, что любит меня Борис, и удивился „моему выбору“: ведь он неразвит, некультурен, мало понимает… О чем с ним говорить? Гм… Он отчасти прав. Мне хочется с ним поговорить, например, об искусстве, о жизни, о „новом человеке“, – а он усмехается и называет это „восторженностью““.

Между кормлениями дочери Ольга бегала на лекции в Институт истории искусств. Борис пытался зарабатывать, учиться, но срывался, пил.

Неизвестно, что ждало бы Ольгу, останься она женой Корнилова. В 1929 году его исключили из комсомола, Ольгу же, напротив, восстановили в ЛАПП. Пути их расходились. Да и семейная жизнь не ладилась. Современники вспоминают, что, натыкаясь на них в каких-нибудь столовках, видели, как они только изредка перебрасываются короткими фразами. Ольга то мирилась, то ссорилась с Корниловым.

Юрий Либединский, ухаживавший в это время за Марией Берггольц, писал ей 25 февраля 1930 года: „Я не доволен, что Борис и Ольга помирились. И ты не дружи с Борисом. Бывают люди, которых нужно, чтобы они были хорошие, – ласкать. А бывают – которых надо бить. Он принадлежит ко вторым. Кстати, я это понял благодаря тебе, благодаря твоим рассказам о нем. Надо, чтобы ему стало плохо, тогда он поймет, чем может быть для него Ольга и чем он сам. Мне кажется, что в интересах Оли – да и, пожалуй, Бориса – чтоб они не мирились. Ну, впрочем, это их семейные дела“.

Корнилов с его пугачевским разгулом был неприятен Либединскому как в бытовом, так и литературном плане. Но Ольга, несмотря на все размолвки, знала истинную цену таланта Корнилова и спустя несколько месяцев в письме к сестре язвительно замечает: „А Борькину книгу твой Юрочка (Либединский. – Н. Г .) зарезал зря. По глупости своей природной… Режут такой талантище, как Борис, а на страницах „Октября“ печатают архибездарнейшую поэму Уткина, прикрывая ее именем подлинно пролетарской литературы. Как люди не понимают, что это вредней и опаснее всех Борисовых книг, хотя бы лишь потому, что бездарь выдается за подлинное, что фальшивка – за настоящее искусство“.

Общая жизнь с Борисом заканчивается. Она перестает его ревновать, больше не реагирует на его загулы. В стихах из дневника она откровенно признается:

А в автобиографии объяснила: „Я разошлась с ним просто-таки по классическим канонам – отрывал от комсомола, ввергал в мещанство, сам „разлагался“ …Разрыв с Борисом перенесла без особой травмы: была захвачена учебой и комсомольской работой в университете…“

Она предчувствует уже другую, новую жизнь. Она свободна. Дочь Иру растит мать.

…Летом 1930 года Борис уехал с киностудией „Ленфильм“ в Баку, потом в Тбилиси, а затем к родителям. Фактически это был развод, формально же они расстались только через год, когда у каждого из них уже была своя жизнь.

Но вслед он еще выкрикнет с обидой и отчаянием:

А навсегда распрощается со своей русалкой в стихотворении-воспоминании только в 1935 году.