Ирина Эренбург - Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали

— Мама, вы разве не остаетесь? — окликнул ее сын. Он стоял в глубине комнаты, и она не различала его взгляда. — Я предупредил вас, что не нуждаюсь в вашем сопровождении.

Сын вышел из тени и остановился около нее. Она повернулась к нему, поправила и без того лежавший безупречно воротник его рубашки, коснулась щеки. Щека была гладкой и пахла мятой. Ее мальчик уже брился…

— Мама, вы мне так и не ответили. Чем вы намерены сегодня заняться? — Требовательный взгляд сына окинул всю ее фигуру, от добротных кожаных туфлей на низком каблуке до однобортного жакета с брошью на лацкане.

— Жежен, я тоже с удовольствием прогуляюсь, — мягко сказала она. — Ты же собрался в Давос? Хочешь пройтись по магазинам? Мне тоже нужно прикупить бумагу, конверты для писем. Пожалуй, я составлю тебе компанию.

— Я принесу вам все что угодно, — оборвал он ее.

Спрятав обиду за излишней серьезностью, она сказала:

— В последнее время ты очень изменился, Эжен. И не в лучшую сторону. Ты болен, и помимо моей воли мне часто приходится идти тебе на уступки. Но мое терпение не безгранично.

— Я не понимаю вас, мама. О каких уступках вы ведете речь?

— Все ты понимаешь, дорогой. Сначала я согласилась пересесть за «русский» стол, потом я поддалась на твою затею с костюмами. Я даже не предполагала, что эта русская осмелится выйти на люди в мужском платье.

— Мама, то был карнавальный костюм. Цезарь и Клеопатра, султан и невольница, Пьеро и Пьеретта — это ж банально. Другое дело, когда сразу два Пьеро. Согласись, мы с Гала были не как все. Даже тебе потребовалось время, чтоб понять, где она, где я. Я прав, да?

Мадам Грендель отвела взгляд. Когда в празднично разукрашенный зал вошли два Пьеро, она действительно растерялась. Обсыпанные белой мукой лица-маски, глаза обведены траурными линиями, островерхие колпаки, скрывающие волосы. И юноша, и девушка в белых костюмах казались трогательными и хрупкими, как фигурки из дрезденского фарфора — толкни локтем, и разобьются в мельчайшие осколки.

— Девушка в штанах — это ж просто неприлично, — уже не так уверенно продолжила она. — Нет, я никак не одобряю твою дружбу с этой русской, — покачала она головой.

— Мама, неужели нельзя запомнить, девушку зовут Гала, — с нажимом сказал Эжен, и мать заметила, как напряглись все черты его лица. — Гала, Галья, Галочка.

— Ни одна порядочная девушка не носит такого имени, — не отступалась мадам Грендель. — И вообще эта русская мне не нравится. Девушке не пристало быть такой развязной. Думаешь, я не вижу, как она флиртует с тобой, записочки пишет. Ты молод и не знаешь, на какие ухищрения может пойти женщина, чтобы завлечь мужчину. Какие капканы она может расставить, чтобы поймать себе мужа.

— И какие? Просветите меня, пожалуйста, мадам. У вас, вероятно, в том богатый опыт.

Мадам Грендель вспыхнула, но удержалась от проявления гнева. Она не скрывала от сына своего прошлого. С малых лет она была вынуждена зарабатывать себе на жизнь. Мало того, оставшись без родителей, ей пришлось содержать младшую сестру и брата, заботиться о бабушке. Ее жизненный путь отнюдь не был устлан ковровой дорожкой. Естественно, она мечтала о счастливом замужестве, о безбедной, комфортной жизни, и ее знакомство с Клеманом Гренделем было ступенькой в восхождении по социальной лестнице. Ее муж, который начинал как конторский служащий, уже в двадцать восемь лет вел свое дело, позволившее им вырваться из нужды.

— Зачем ты обижаешь меня? — с горечью спросила она, глядя, в его такое родное, красивое, но отталкивающе-холодное лицо.

— Обижаю? Я?! — Тон его голоса взмыл вверх. — Это вы пытаетесь унизить в моих глазах хорошо образованную, порядочную девушку. — Заметив, как мать напряглась, уже спокойней добавил: — Кстати, если вам интересно, ее отчим — известный в Москве адвокат и придерживается либеральных взглядов.

— Отчим? Хм… Пусть так. Я ничего не хочу знать об этой русской. Подай мне шарф, — произнесла она с нарочитой небрежностью, давая понять, что все его возражения потонут в ее решимости. — Как ты думаешь, стоит мне захватить с собой зонтик? И принеси-ка мне свежий носовой платок. Вон там, в комодике. Будь осторожен с фарфором. Тебе понравилось мое новое приобретение? В Давосе я нашла очень даже достойную сувенирную лавку. Правда чудная пастушка? Дрезденская мануфактура. Представь, как эта скульптурка замечательно будет смотреться у нас в гостиной на каминной полочке.

Эжен вздохнул. Мать и ее церемонии. Даже вдали от дома она воссоздавала свой маленький мирок с фарфоровыми миниатюрами, пудреницами, зеркалами и зонтиками. Эжен тоже был частью материнских церемониальных ритуалов. Его роль состояла в том, чтобы быть сыном своих родителей — слушать и слушаться. До недавнего времени он принимал условия этой игры, сохраняя внешние атрибуты почтения к родным, уходил во внутреннюю оппозицию — в мир вымысла, литературы, поэзии. Родные ему по крови, они были чужими по духу.

Он вынул шелковый шарф из ящика комода, в два шага оказался рядом с матерью.

— Приятной прогулки, мадам.

Он бросил на спинку стула шарф, но тот, не удержавшись, соскользнул на пол.

Мадам Грендель вздрогнула, соприкоснувшись с сыном взглядом, и тут же растянула губы в улыбке, старательно скрывая состояние паники, нарастающее у нее в душе. У нее возникло ощущение, что перед ней незнакомец.

— Я больше не позволяю тебе встречаться с этой русской, — отчетливо сказала мадам Грендель. глядя пристально в глубину его зрачков. — Не позволяю, — повторила она, словно хотела убедить саму себя. — Эта авантюристка просто мутит твою голову. Что ты знаешь о ней помимо того, что ее воспитанием занимается отчим? Почему эта русская здесь одна? Где ее мать? Вот уже несколько месяцев я за ней наблюдаю, но не заметила, чтоб кто-либо ее хоть раз навестил. Ни мать, никто из родных. И есть ли таковые у нее? Может, вовсе не отчим оплатил ее поездку сюда? Может, тот московский адвокат, как ты говоришь, ей вовсе не отчим, а отец, который женился на ее матери, чтобы скрыть грех? Может, твоя русская — дитя адюльтера? Или еще хуже — может, ей оплатил санаторий ее любовник? И не смотри, Эжен, на меня врагом, поверь мне, такое бывает. Почему твоя русская ничего не рассказывает о своем прошлом? Почему она не больно-то словоохотлива, когда просят ее рассказать о своих родных, а? И вообще, знаешь, что говорят здесь о ней?

— Я не думал, что ты собираешь сплетни.

В другой раз его полный горечи голос мог бы остановить мать, но ее было уже не удержать — слишком долго она пыталась скрывать свои истинные чувства.

— Да твоя русская просто больная! — воскликнула она, и ее лицо пошло пятнами.

— Не одна она. Мы все здесь не кровь с молоком, — спокойно ответил он.