Елизавета Дьяконова - Дневник русской женщины

Страстной надеждой на новое, лучшее будущее дышат заключительные слова этой книги, и в убеждённом тоне автора чувствуется проповедник религии любви к человечеству. Такою же радостною и светлою надеждой оканчивается и последний роман Золя “Le Travial” {“Труд” (1901).}, написанный под влиянием социалистического движения.

Истина — “люби ближнего как самого себя” — жива, и не странно ли только, что наилучшими её выразителями являются те, которые не признают никакого “христианства” и отрицают всякую религию?

И не характерно ли, что книга Бебеля — этот благородный протест — написана именно социалистом, а не кем-либо иным из числа тех, которые “признают религиозное учение Христа”.

Ведь если откинуть из этой книги призыв к борьбе — под всем остальным мог бы смело подписаться любой “христианин”. И однако никто из них не занялся ни вопросом о проституции, ни вопросом об экономическом строе современного общества в связи с положением женщины в этом обществе.

Рассуждая о нравственности с точки зрения личной морали, Толстой как будто не замечает, что всё это теснейшим образом связано с женским вопросом.

В своей известной программе… требуя уравнения крестьян в правах с другими сословиями, уничтожения телесного наказания, прекращения применения усиленной охраны, свободы образования и свободы совести — Толстой умалчивает о том, что, кроме крестьян, есть ещё угнетенные — женщины — которые законом поставлены в такое положение, что делаются собственностью мужа после того, как дьякон прокричит над ними в церкви — “а жена да боится своего мужа”.

Наша нелепая и жестокая паспортная система, при которой муж является собственником своей жены, оказывает развращающее влияние особенно в крестьянском быту, где муж часто пользуется правом выдачи паспорта жене, как средством вымогательства от неё денег.

Право это — не менее позорно, нежели телесное наказание. И если требовать свободы — то надо прибавить к ней раскрепощение женщины в браке, требовать уничтожения этого бессмысленного и позорного для человеческого достоинства порабощения одного пола другим.

Брак — дело любви — должен быть основан только на взаимной любви и согласии, и во взаимных отношениях нет места приговору закона: “Жена должна покоряться мужу и следовать за ним”.

Любовь несовместима с насилием закона; она — вся свобода.

Христос, проповедуя свой закон любви к ближнему — не старался оформить его жандармскими предписаниями и не сделал исполнение его принудительным — из-под палки. Иначе — уничтожилась бы личная свобода. Так и в браке. Повиновения нельзя предписать ни законами гражданскими, ни доводами Толстого, которые не выдерживают никакой критики. Взаимные отношения супругов — их подчинение друг другу, а также и руководство семьёю — должны быть их чисто личным делом, основанным на добровольном согласии, и постороннему какому бы то ни было обязательному постановлению тут не должно быть места. Только тогда исчезнет то развращающее семью соперничество мужа с женою во власти, о котором говорит Толстой.

Чуткость гения, однако, подсказывает ему, что есть нечто неладное в современном строе семьи, и в одном из отрывков он говорит: “отношения полов ищут новой формы, и старая начинает разлагаться”… и что “существование старой возможно только при подчинении жены мужу, как это было везде и всегда и как это происходит там, где семья ещё держится”.

Да, совершенно верно, — отношения полов ищут новой формы. Но не такие “мысли” Толстого помогут молодому поколению найти эту новую форму.

Женщина, веками угнетённая, подавленная, приниженная — пойдёт за таким учением, которое обещает освобождение и человеческую жизнь. Таким учением является социализм.

Так было во все времена: всякое новое учение, всякий новый идеал находил себе горячих приверженцев среди тех, нужды которых он наиболее удовлетворял.

В современном строе общества — женщине, как самостоятельному человеческому существу, нет места. Она должна занимать или подчинённое положение жены, или бороться за своё существование, не имея одинаковых с мужчинами прав, следовательно — более слабая в борьбе.

И в том и в другом случае её путь труден и часто ей не по силам. Социализм, в программе которого стоит вопрос об изменении всего существующего строя общества, — даёт наибольшее удовлетворение нуждам всех угнетённых.

И да наступит скорее то время, когда все они соберутся под его знамя, — и рухнет весь этот старый, отживший строй общества…

Париж, 1902 г.

“Толстой умирает…”

Письмо из Парижа

{Вероятно, предназначалось для публикации в русской прессе. Напечатано в издании 1912 г.}

Воскресенье, 23 февр. 1902 г. 1 ч. ночи.

Толстой умирает! Сегодня в “Petit Journal” напечатана телеграмма: “D’apres les dernieres nouvelles de l’etat du comte Leon Tolstoi’, on peut constater un fort abaissement de la temperature el un affaiblissement du pouls.

La situation du malade est critique” {Согласно последним сведениям о состоянии графа Льва Толстого, у него наблюдается резкое падение температуры и ослабление пульса. Положение больного критическое (франц.).}.

Быть может — в эту минуту, когда я пишу эти строки, — уже угасло наше светило, наша гордость, наша слава… Сердце разрывается от боли и отчаяния, чувствуешь, что переживаются страшные минуты — когда уходит самое лучшее, что только есть в нашей жизни, когда великое сердце великого гения вот-вот перестанет биться…

Франция готовится с блеском праздновать столетие со дня рождения Гюго…

Мы же, русские, — что будем переживать в эти дни?

С 26-го начнутся торжества — в Пантеоне, потом в Сорбонне, потом ещё целый ряд празднеств.

А Россия, Россия! О, моя милая, далёкая, бесконечно любимая родина! Какое несчастье для неё, для нас, её детей!

Такие люди, как Толстой — если б они жили веками, — всё казалось бы, что мало жили, что их потеря — величайшая жестокость судьбы, — так они бесконечно дороги всем, таким ярким светочем сияет их жизнь, такая сила обаяния исходит из их сердца.

Гюго умер так недавно… Его многие знают и рассказывают, как несимпатичен он был в последние годы, — скуп и узкоэгоистичен. Его никто не вспоминает как человека, и чествуют только великого гения.

Тогда как Толстой… да у кого найдётся слово осуждения последних 20 лет его жизни, — кто осмелится сказать что-нибудь дурное о нём?

Недавно хоронили Клеманс Ройе. Ни одной слезы не было пролито над могилой этой гениальной женщины… Все говорили хвалебные речи, и только.

Когда человечество теряет великий ум — тяжелая потеря. Какова же она должна быть, — когда мы теряем не только великий ум, но и великое, святое сердце?.. Он искал истину.

Быть может, никому из нас не дано найти её, — но в этом искании, в этом бесконечном стремлении души к идеалу — и есть святость…