Иван Афанасьев - Дом солдатской славы

— Товарищ лейтенант! Куда же теперь? На Саратов или в Сталинград?

— Пока на Бобров держать будем, а там посмотрим.

Идем молча. По дороге на Бобров мчались запыленные грузовики. Одни спешили к фронту с боеприпасами, продовольствием, другие — с грузом, подлежащим срочной эвакуации, и ранеными — уходили в тыл, а по обочинам дороги, с застывшей тревогой на лице, шли беженцы: дети, старики и женщины. В их руках и за спиной небольшие узлы, корзины. Это все, что они смогли захватить с собой наспех, в той страшной торопливости, когда трудно здраво рассуждать. Глядишь на какую-нибудь вещь и думаешь: «Милый, добрый человек! Зачем ты ее взял в трудный, нелегкий путь. Вряд ли она тебе понадобится в дороге».

Ерин с тоской смотрит на суровые, посеревшие от пыли лица людей, потом поворачивается ко мне, тихо спрашивает:

— Что же это творится? Неужели у нас нет силы остановить Гитлера?

Я молчу. Да и что ему сказать, когда у самого на душе не легче. Лишь одна мысль, что настанет день и мы все же погоним врага, укрепляет веру в победу. Ерин продолжает:

— И деремся мы вроде неплохо, а ползем все назад и назад.

— Силы у нас, Василий Алексеевич, много и деремся мы здорово, да только техники — танков, самолетов и пушек — у немца пока больше, вот и приходится временно отходить.

— Говорите «временно», — с раздражением замечает Ерин, — а когда же этому «временно» конец настанет? Когда? — с последними словами он бросил на меня колкий вопросительный взгляд. Что же с ним случилось? В бою я всегда его видел спокойным, собранным, а туг нервы солдата дрогнули. Дрогнули от переполненного гнева, злобы к врагу. Выждав минуту, я ответил вопросом:

— А разве ты сам не веришь, что такой день настанет?

— Почему не верю. Верю. Да только когда?

— Об этом и я не знаю, но теперь уже скоро. Обязательно скоро.

С рассветом возрастает тревога. Люди все чаще поднимают головы кверху. Беспокойство не напрасно. Еще солнце не выглянуло из-за горизонта, а в небе уже слышится нарастающий гул вражеских самолетов. Где-то в стороне заухали зенитки, ударили пулеметы. «Воздух! Воздух!» — отовсюду неслись предостерегающие команды. И тут же над дорогой появились «юнкерсы». Укрыться негде, вокруг — ни кустика, ни овражка. Останавливаются машины, люди бросаются в разные стороны. Мы с Ериным ложимся на дороге и ждем, что будет.

Оглушительный взрыв сотрясает воздух. По спине пробегает тугая горячая волна, она обжигает щеки, шею, затылок. Обидно лежать беспомощно на дороге. Кажется, враг смотрит с высоты и злорадствует над твоим бессилием. Пикировщики делают два захода, потом снижаются и на бреющем строчат из пулеметов. Вокруг стонут раненые, лежат убитые, горят машины. Наконец, самолеты уходят, и просто не верится, что ты жив.

Дальнейший путь мы избрали вдали от оживленных дорог. Идти трудно. С каждым часом покидают силы. К вечеру у моего попутчика поднялась температура, мы часто присаживаемся на отдых. Ночь провели под скирдой старой соломы, а утром чуть засерело — тронулись дальше.

24 июня добрели до Поворино. Здесь мы надеялись забраться на какой-нибудь попутный состав, следующий в Сталинград или в Саратов. Но надежды не сбылись. Станция подверглась пиратскому налету с воздуха. Горели вокзал, элеватор, вагоны на путях, а мы уже выбились из сил и еле двигались. Кое-как добрели до какого-то села в нескольких километрах от станции и присели отдохнуть у околицы.

Ныли раны, хотелось есть, во всем теле слабость — от земли не оторваться. На счастье, нас увидел хозяин крайней хаты. Он пригласил нас к себе. Пожилая женщина с загорелым лицом, сочувственно покачивая головой, спросила:

— Откуда же, милые? Небось опять поезд санитарный разбомбил ирод проклятый?

— Из Острогожска мы, из госпиталя, — ответил Ерин.

— Ох, горюшко ты наше, горюшко. И кто породил этого Гитлера, будь он трижды проклят. Сколько кровушки людской попил зверюга ненасытный, — запричитала женщина.

— Хватит тебе охать, — заметил хозяин. — Покорми бойцов, да водицы согрей умыться с дороги.

— Сейчас, сейчас, милые, — засуетилась хозяйка.

Через минуту на столе появилась кринка холодного молока и лепешки. Надо ли рассказывать, как мы были рады угощению и отдыху.

Переменив повязки и переночевав, мы двинулись к железной дороге. В тот же день нас подобрал случайный поезд и повез на юг, к Волге.

Так началась в моей военной биографии страница, связанная со Сталинградом. В тот июньский день, когда со сталинградского вокзала меня перевезли в госпиталь на поселке тракторозаводцев, я, конечно, не представлял, что в скором придется многое пережить в этом городе, принять участие в сражении, которое сыграет большую роль в истории Великой Отечественной войны.

Заботливый уход врачей и медсестер, хорошее питание, спокойная обстановка быстро сделали свое дело.

Уложив в карманы продовольственный аттестат и другие документы, мы с Ериным вышли на улицу.

Стоял жаркий июльский день. Лишь изредка порывы легкого ветерка покачивали посеревшие от пыли листья деревьев. Со стороны тракторного завода слышалось непрерывное гудение множества гигантских машин, а к проходной со всех сторон торопливо шли рабочие.

— Куда пойдем? — спросил я своего товарища. Ерин кивнул в сторону базара.

— Зайдем посмотрим, чем богат рынок.

За открытыми прилавками, заваленными свежими овощами и фруктами, стояли продавцы, встречая придирчивых покупателей. Чуть в стороне толпилась группа пожилых мужчин, и они о чем-то оживленно разговаривали. Из отдельных фраз мы догадались, что речь идет о серьезном положении на фронтах.

В то время ежедневно в сводках Советского информбюро сообщалось о кровопролитных боях на Дону. Скупые газетные строки говорили о том, что фашистские орды рвутся к Волге, и над городом нависла серьезная опасность.

Разложив по карманам купленные яблоки, свежие огурцы и помидоры, мы уселись в трамвайный вагон, который доставил нас на площадь имени 9 Января. Отсюда решили пройтись пешком, хотелось лучше осмотреть город, который связан со многими событиями вековой борьбы русского народа за свое право жить свободным.

Из книг по истории мне припомнилось, что Царицын еще в далеком прошлом назывался крепостью и надежно оберегал русские земли от набегов заволжских кочевников. Позже, в эпоху феодально-крепостного гнета, он оказался в центре мощных крестьянских восстаний Поволжья. Об этом напоминали улицы, названные именами Степана Разина и Емельяна Пугачева. Особенно яркую страницу боевой славы вписал о себе Царицын в годы гражданской войны, когда стал ареной ожесточенных сражений Красной Армии с белогвардейскими войсками Краснова и другими ставленниками интервенции. В том числе германского и американского империализма.