Александр Казанцев - Через бури

— К бою готов!

— Примерный командир. К нам не отдыхать пришел. А что ваш солдат о своих соратниках скажет?

— А что солдат? Он вроде воды из брандспойта. Куда струю направишь, туда и бьет, — смело ответил Званцев.

— Красноармейцы от бездумных солдат тем и отличаются, что знают, почему и куда боевой струе бить. Что это вы так покраснели, товарищ.

— Это не от смущения, не барышня. Жарко мне. Должно быть, на дрезине встречным ветром продуло. Вот и простыл. Разрешите присесть, Михал Николаевич?

У Зырянова даже брови на лоб полезли от такого обращения солдата к командующему армией.

— Извините, что сам не предложил. Военная дисциплина огрубляет. Садитесь. Можете прилечь. Я разрешаю. Вася! Позаботься о новом красноармейце. Как бы чего хуже простуды не было.

— Да я ничего, сибирской породы. Мне бы до полка добраться.

— Прикажете в санбат направить?

— К своим он просится, сообщить там должен, что полк, входящий отныне в Красную Армию, должен переобмундироваться на разъезде, откуда посланцы на дрезине приехали. Комбату Зырянову выдать по две шпалы в петлички, и пусть примет командование ударным батальоном, что в эшелоне стоит. И сразу в бой, как у Брусилова. Солдата-парламентера посадить к ним в теплушку, и батальон отправить на восток, там его и высадить на первом разъезде. О выполнении доложить.

Петр Званцев тяжело поднялся и, поддерживаемый под руку адъютантом, сказал опять не как положено: — Спасибо, Михал Николаевич. Все выполню. Но выполнить поручение командарма, с которым в 1931 году, через двенадцать лет, встретится его сын Александр, самому Петру Григорьевичу Званцеву не удалось.

Адъютант Вася посадил его в теплушку к красноармейцам. Солдата в колчаковской форме, да еще больного чуть ли не сыпным тифом, встретили без радушия. Еще перезаразит всех через своих вшей. А когда кто-то шепнул, что узнал его, сибирского буржуя, то отношение к нему стало и вовсе враждебным.

Петр Григорьевич ничего этого не воспринимал, он без сознания метался в жару. На улице было морозно, а в набитой людьми теплушке с жарко натопленной буржуйкой — душно. Званцев, на самом деле заболевший сыпным тифом, задыхался. Некоторое время дышал тяжело, предсмертно хрипел и внезапно замолк.

— Ну, слава тебе, Господи, отмучился. Царствие ему небесное.

— А ты почем знаешь, что помер? — усомнился кто-то.

— Так ведь не дышит. И пульсу нет.

— А ты что, хвельдшер?

— Пощупай сам. Самый раз вша расползаться с мертвого тела начнет. Парочку получишь — и был готов.

— Так что тепереча делать?

— Вынести труп на мороз, чтобы вша померзла.

— Так ведь все-таки человек. Похоронить бы надо.

— Хоронить нас с тобой завтра после боя будут. Бронепоезд ушел. Паровоз к нам причепился. Начнем хоронить — отстанем, в дезертиры попадем — и под расстрел. Вша или американска пуля. Хрен редьки не слаще.

— Мороз свое дело знает. Только вынести надо, а он займется лечением.

— Вынести? Адъютант привел от самого командарма.

— Адъютант далеко, а командарм высоко. И бронепоезд с ими ушел. А вша туточки. На тебя в атаку ползет. Поопасней пулемета «максима».

И вынесли ефрейтора Званцева из теплушки. Бросили труп, как попало в сугроб, а труп руки вперед выставил, чтобы о землю опереться.

Tут вскоре и поезд тронулся. Красноармейцы, выносившие нежеланного гостя, с трудом догнали свой вагон.

Из открытой двери теплушки к ним тянулись дружеские руки.

— На счастье мое, продолжал свой рассказ Петр Григорьевич, сидя за вечерним столом и с помощью жены с ложкой, отдавая должное содержимому судков из психиатрической больницы. — Следом за ушедшим воинским эшелоном санитарный поезд послали. Поле битвы подметать, раненых подбирать. Душа-сестренка увидела в сугробе человека. Чутьем девичьим решила, что живой он. И повернула ручку тормозного крана, пломбу сорвала. Поезд и встал. Подобрали полуживого бедолагу, пропарили в душевой, одежонку колчаковскую, антантовского производства сожгли, в свое русское одели и водки русской дали — я и ожил. Как в той сказке, где Иванушка то в котел с кипятком, то в котел с ледяной водой окунулся и молодцом вышел. Ну, меня, еще не молодца, с черными, как угольки, пальцами на руках — в ледяную землю под сугробом ими упирался, отправили в ближний госпиталь. Ладно, что дело было при Томском университете, в другом месте мне отмороженные пальцы отхватили бы вместе с руками по плечи — и вся недолга. А знаменитый томский профессор Мыш за меня взялся и только одни фаланги оттяпал.

— Все? На обеих руках? — ужаснулась Магдалина Казимировна.

— Все на паре рук. Другой пары у меня нет. Все, кроме больших пальцев. Так что руки мои ныне вроде клешней. Как у рака. Живут же раки. Правда, пятятся назад, пока их не съедят под пивко… — и он, подмигнув детям, заразительно засмеялся.

— Но, Петечка, надо будет нанять мальчика тебе в помощь, заменять твои пальцы.

Петр Григорьевич рассмеялся еще громче:

— Магдуся, милая! Тут надо искать, куда бы мне наняться, сторожем, что ли, а не мальчика нанимать. Нам своих молодцов неизвестно на что учить надо.

Прошла неделя, как вернулся Званцев-старший из госпиталя. Магдалина Казимировна с сыном исправно ходили на службу, и Шурик приносил свой паек в судках, который теперь приходилось делить на возросшую семью.

Из-за перегородки раздался привычный призыв Чеважевского:

— Юноша!

Шурик встал из-за машинки и прошел к начальнику.

Доктор держал в руках письмо, недавно переданное секретаршей вместе с очередной почтой.

— Так вот что, юноша. Я должен признаться вам, что из всех умалишенных, к которым я вас бюрократически причислил, вас считаю наиболее разумным.

Шурик недоуменно переступал с ноги на ногу.

— Я говорю с вами, как мужчина с мужчиной, о деле весьма важном. Скажите, ваш отец недавно вернулся с фронта?

— Из госпиталя. Фронта, кажется, уже нет.

— Совершенно верно. Где служил ваш отец? В добровольческой армии или у красных?

— У Колчака папа служил не добровольно, его мобилизовали. И при отступлении колчаковцев в районе Томска их полк перешел на сторону Красной Армии, а папу как парламентера принимал сам командарм Тухачевский.

— Вот мне пишут, что вашего отца в тяжелом состоянии подобрали на станции, уже захваченной красными. И его надо считать пострадавшим в рядах Красной Армии.

— Папа уже являлся в омский военкомат, и ему даже установили мизерную пенсию.

— Но в письме такого авторитета, как профессор Мыш, сообщается, что он лично ампутировал вашему отцу все пальцы на руках, и тот полностью нетрудоспособен.

— Папа вернулся из военкомата и сказал, что таи пенсию инвалидам определяют по пальцам.