Александр Казанцев - Через бури

— Почему — «обернулся назад — одни спицы лежат?» — хмуро спросил Шурик.

— Не понял? — почти обрадовался папа и строго спросил. — А ты не думал, что значит для инвалида — упасть с твоего колеса навзничь? Он ведь не цирковой артист. Вместо ноги колесо торчит. И за стол с ним по-человечески не сядешь.

— Теперь я понял, — печально произнес юный розмысл. — Выходит, я пытаюсь свое время опередить.

— На бегах, помнишь, это сбоем называлось. Рысаку галоп не допустим. Вспомни Игната. Чему он тебя учил? Сдерживать, сдерживать. А ты готов любую проблему «запрягать в расписные дрожки и по улице скакать в виде папироски», — и он ласково потрепал насупившегося сына свей короткой, лишенной пальцев культей.

Петр Григорьевич после обеда задержал всех своих на семейный совет, еле выпроводив Пашку Золотарева, притягиваемого больничными судками.

— К любому труду мы с мамой всегда вас приучали, хотя, казалось бы, на чужой шее лоботрясам легче ездить. И все-таки, сами не куря, норовите на колесе верхом по улице скакать в виде папироски. Что толку показывать вся кие чудеса, не понимая, почему это так. Словом: ученье — свет, а неученье — тьма. А ваше образование в реальном училище — смехота коромыслом. Тут недалеко в железно дорожном поселке я видел механико-строительное училище. Зашел потолковал с завучем, высокий такой мужик и толковый. Обещает выпустить умелых, знающих специалистов, не хуже техников. Вот там вам и место обоим. Нечего одному бабьим делом заниматься, юбку ему не сшили еще, коротенькую с разрезом. Фасон МОН — «мужчинам очень некогда». А другому пылью борцовского ковра дышать, кроме похлопывания по плечу, ничего от этого не получая. Но принимают туда лишь после сдачи экзамена. Витю с четырьмя классами реального Владимир Васильевич берется подготовить. Но с Шуриком дело хуже. Надо за один месяц пройти такие предметы, как геометрия, о чем он и не слышал, алгебра опять же, ему незнакомая. Для него будем что-нибудь подыскивать: хватит певцу в колпаке или барышне без панталон и других прикрытий подыгрывать.

— Ну, уж нет! Музыка у меня для души и торговать ею не стану. Я инженером буду. И для поступления в техническое училище геометрию с алгеброй осилю.

— Один?

— Не слышал, чтобы Евклиду кто помогал.

— Ты бы еще Лобачевского вспомнил.

— Диофант вызывал Сиракузы, а Пьер Ферма — всю Англию вместо войны замысловатую задачу решить. Отчего мне экзаменаторов заштатного училища не вызвать?

— Ну смельчак, Аника-воин! Другой такой брался за месяц гору срыть. Пришли смотреть, а он только могилку себе вырыл. Смотри не надсадись, сынок. Всего месяц у тебя.

— 30 дней, 720 часов, 43 320 минут, 2 592 000 секунд — море времени.

— В свое время я на счетах лихо считал. Народ как на фокусника смотрел. А ты и без них обходишься. Твоя взяла, давай готовься.

— Только, упаси тебя Бог бросить музыку, — вставила Магдалина Казимировна.

— Мамочка, что ты! Я за пианино отдыхать буду.

В губздраве не слышалось больше из-за перегородки раскатистого: «Юноша!».

Прошел месяц, и Шурик не только одолел геометрию, ни разу не побывав в театре, но и влюбился в нее. Выискивал замысловатые геометрические задачи, с наслаждением решая их.

Приемные экзамены он сдал отлично и вместе с Витей сел за парту.

Завуч Глухих преподавал математику благоговейно, расшифровывая ее название, как «мать-основа всех наук». Высокий, медлительный, с продолговатым лицом и внимательными глазами, он был строг и требователен.

Когда Шурик Званцев, сдавая ему приемный экзамен по геометрии, молниеносно решил труднейшую задачу, тот посмотрел на него поверх очков и спросил:

— Кто вас готовил по геометрии? Во втором классе реального училища вам этого не могли преподавать.

— Я сам подготовился.

— И сколько времени это у вас заняло? Год, полтора?

— Ровно один месяц.

И Званцев Александр был зачислен в училище.

Он порой скучал на уроках русского языка, зная литературу не по учебнику, а по множеству книг, которые прочел и помнил. Он писал грамотно, не ведая почему он так пишет, просто не имел права на службе ошибаться, не зная о подлежащих и сказуемых, склонениях и спряжениях. Ведь русский народ, еще недавно в массе своей неграмотный, создал то бездонное богатство русского языка, из которого черпали свои гениальные творения великие русские писатели во главе с самим Пушкиным.

Зато на математике Званцев отдыхал, познавая алгебру как естественный способ мышления, радуя и порой ставя в затруднительное положение завуча Глухих вопросами о Диофанте, Пьере Ферма, Декарте, Виете.

В училище, заботой Глухих, был организован отдых учащихся, существовали кружки: и драматический, и спортивный, и шахматный.

В двух последних первенствовали братья Званцевы. Витя тоже попал в училище, правда, с меньшим блеском. В спортивном кружке он всех ребят превратил в борцов и готовил их к предстоящим соревнованиям в Новосибирске.

Шурик участвовал и в математической, и в шахматной олимпиадах, перед тем выиграв у самого Глухих.

Сокрушив противника на первой доске, Шурик при равном счете принес победу своей команде на шахматной олимпиаде. На математической же удивил судей, доказав теорему Пифагора более простым и наглядным способом, чем Пифагор.

— Откуда вы взяли это доказательство с помощью одною квадрата и четырех треугольников? — спросил победителя Глухих.

— Я читал, что Лев Николаевич Толстой восхищался этим доказательством, найденном в древнеиндийском сооружении. И я взял квадратную шахматную доску со стороной восемь клеток, вырезал из картона четыре треугольника с катетами шесть и две клетки, чтобы в сумме было восемь. Если их расположить по краям доски, так, чтобы большой катет примыкал к малому, то в середине шахматной доски останется квадрат со стороной, равной гипотенузе. Расположив треугольники у двух сторон доски попарно, соприкасающимися гипотенузами, получим два квадратика со сторонами, равными катетам. Поскольку площадь доски и треугольников все те же, сумма площадей двух квадратиков равна полученному в первый раз квадрату гипотенузы.

Глухих вывесил у себя в математическом кабинете рядом с портретами великих математиков две шахматные доски с приведенным доказательством.

Шурик учился с увлечением. Особенно привлекала его работа в железнодорожных мастерских. Он хотел не просто наблюдать, как дают вторую жизнь деталям или делают взамен новые, но жаждал научиться всему этому сам. И с плохо скрываемой радостью и гордостью вставал к тискам, сводил винтом губки и зажимал в них поковку, чтобы превратить ее в изделие.

Тяжелый слесарный молоток с крепкой рукояткой, плотно загнанной в тщательно выпиленное отверстие в металлическом бойке — его первое здесь задание. Он сам сделал деревянную ручку в деревообделочном цехе из найденного в отходах дубового обрубка. Начинав там со столяра и своей первой табуретки, теперь он любовался уже слесарной работой. На очереди — большой гаечный ключ.