Александр Казанцев - Через бури

Настал первый день сдачи зачетов. Длинный с высоким сводом коридор главного корпуса заполнили взволнованные первокурсники. Задолго до них к главной двери подошло существо неимоверного роста в солдатской шинели и приладило над входом малую чертежную доску с надписью: «МУХАМ ВЛЕТ ЗАПРЕЩЕН».

Потом великан распался. Таня соскочила с плеч Шурика и они, оба смеясь, полюбовались своей озорной выдумкой.

В полной тишине разлилось волнение во всю ширь коридора, взрываясь бесшумной волной прибоя у группы студентов перед заветной дверью, где должна была явиться на свет Божий первая запись в зачетной книжке. И сделать ее должен был профессор Шумилов Василий Иванович, простой и добрый, а все-таки страшный. Он не отправлял студента вглубь пустой аудитории готовиться. В задних рядах можно и шпаргалкой воспользоваться, и в конспект заглянуть.

Сам он сидел у доски, за длинным столом со стульями для готовящихся к зачету, а отвечающего усаживал рядом с собой. Остальным раздавал предварительные задания.

— И чего вы волнуетесь? — обращался он к приглашенным к столу. — Из-за бесконечно малых величин? О размерах, о которых нельзя сказать: «Еще меньше — нет». Уменьшать можно без конца. Вы едете в поезде и не задумываетесь, как сделан паровоз. Не пытаясь представить себе бесконечно малые величины, можно с их помощью творить математические чудеса. Я пригласил вас не узнать ваши знания. Зачем они мне? Они не так уж нужны и вам. Мне важно ваше понимание, чтобы вы при надобности, взяв нужную книгу, поразмыслив, подобно розмыслам, как называли былых инженеров, решили бы практическую задачу.

И студенты уходили от него, унося не зачетную книжку с зачетом, а нечто большее.

Возвращая Званцеву зачетную книжку, профессор сказал:

— Жалею, что отменили пятерки. Два плюса прибавил бы вам.

— Магдалину Казимировну обрадовали бы.

— Подождите, подождите. Припоминаю. Сыночек у нее слепенький.

— Так это я и есть.

— Молодец! А Бурмакин-Дуракин восемьдесят процентов с тебя требует.

— Будет и больше, Василий Иванович!

— Ты от меня к кому вожжи держишь?

— К Трапезникову.

— Так ведь сопромат на втором курсе!

— Потому и сдаю.

— Понял. Сразу не сообразил. Хвалю за отвагу!

Трапезников был молодым, высоким, спортивного склада человеком.

Посмотрев зачетную книжку Званцева, он удивленно поднял жгуче-черные глаза:

— Кабинетом не ошибся? Здесь — второкурсники.

— А я за первый курс все сдал.

— Значит: «вперед батьки в петлю лезешь»?

— В петлю ногой, чтобы выше взлететь, как на «гигантских шагах».

— А про что ваш брат говорит, завалив сопромат? Про мат. Отвечай и про татарскую ругань забудь.

После получасового «допроса с пристрастием», вручая Званцеву зачетку, Трапезников сказал:

— Я тебе все же на прощанье татарское слово скажу: рахмет, спасибо!

Званцев на переходных экзаменах вместо обязательных только ему восьмидесяти процентов набрав вдвое больше — все сто шестьдесят, прихватив переходный минимум второго курса, и мог бы оказаться на третьем курсе, однако не захотел обгонять друзей. И наконец, к досаде Бурмакина, стал полнокровным студентом. Мечта его сбылась.

Какое чутье колдовское вело уральских рудознатцев сюда на север? За окном вагона — чахлость одна, деревья ниже, листва и трава скуднее, и скиты да деревни реже.

Верили рудознатцы, а точнее сказать, твердо знали, что хранят старейшие в мире горы в хрустально-перламутровых шкатулках все, что надо человеку для жизни. Сейчас бы они сказали, что у них в горах были сокрыты все до единого элементы из таблицы Менделеева. По чтобы сокровища уральские из хранилищ подземных взять, надобно заводы ставить.

Что же требуется, чтобы металлургический завод поднять?

Земля, как говорится, на трех китах стоит. На китах трех и заводу такому быть: на руде, на воде да на энергии, а ее в лесах непроходимых не занимать стать! Порубки, заводу потребные, земля своими соками да солнце ярое с дождем живительным, бор или березняк, ко времени восстановят — сызнова богатырей лесных руби.

Надежда была великая отыскать для крупного завода тех трех китов завидных, и всех поблизости. Пусть сбудется надежда та хоть на далеком севере, уральцев холодом не запугаешь! И как дар надежды щедрой встал самый северный Надеждинский металлургический завод. И на плотине пруда, где искусственные зори играли, когда в сталеплавильном цехе в ковш металл пошел, послышались озорные рабочие песни:

И потянул к себе романтикой суровый Северный Урал. Он вторично позвал на летнюю практику теперь уже студента третьего курса Сашу Званцева. Металлургии он еще не видел, а поработать там было его сокровенное желание!

Предыдущую практику, когда сокурсники отдыхали, он, верный себе, посвятил освоению рабочих профессий, остался на практику в мастерских Технологического института. Последовательно переходил он тогда из цеха в цех, начиная с модельного. Сделать разъемную модель будущей отливки было посложней первой табуретки. Но, по крайней мере, тогда он узнал, как браться за столярный инструмент. А теперь — модельный цех, вершина столярного искусства.

Чертежи читал легко. Недаром любимым предметом, кроме математики Шумилова, была начертательная геометрия Завалишина.

Мастер похвалил его, и он перешел в литейный. Там начал с подбора шихты, чтобы получить чугун нужного состава. Затем раздул огонь в вагранке, загружая в пышущее пламя подобранную шихту из чугунных плиток и железного лома. И когда первая, выплавленная им струя раскаленного металла полилась из пробитой лётки, поднимая фонтан золотых искр, у него даже слезы на глазах выступили. Подставил он под струю, как заправский литейщик, малый ковш на длинной рукоятке. Новый сноп искр был, как фейерверк в его честь.

Натужась и отворачиваясь от жара, нес он ковш к своей разъемной опоке, откуда только что вынул модель, забитую со всех сторон просеянной им землей, и установил в продавлинах по краям хорошо просушенную «шишку» — фигурный стержень из спекшейся песчаной массы.

Из поднесенного ковша, Званцев залил жидкий металл в оставленное в опоке отверстие. Сердце готово было вырваться у него из груди, пока он сидел на корточках возле остывающей опоки с таившимся в ней чудом — первой его отливкой. Вынутая из опоки, она была еще горяча и дымилась. Запахло, как обычно в литейной, горелой землей, более приятно для Саши, чем ароматом былых маминых французских духов «Коти». Он удалил с отливки жесткой щеткой песчаные остатки стержня-«шишки» и осталась на его месте требуемая по чертежу пустота. И через брезентовые рукавицы ощущая приятную теплоту вынутого изделия, любовался им как Венерой Мелосской.