Эстер Маркиш - Столь долгое возвращение…

— Так вот, — сказал Маркиш. — Прежде, чем мы станем с тобой мужем и женой, я открою тебе один секрет — а дальше ты решай сама.

— Да… — сказала я, леденея от ужаса — ведь что-то могло помешать нашему счастью.

— Я никогда не был женат ни на ком, — сказал Маркиш, — но у меня есть маленький ребенок, дочка. Ты немного подрастешь, поймешь, как это все происходит в жизни. А пока ты просто должна знать. Ну?

— Хорошо, — сказала я. — Тогда я тоже вам открою один секрет.

— Что за секрет? — в смятении воскликнул Маркиш. — Не может этого быть!

— У меня — другое, — сказала я. — Но я вас обманула, когда мы познакомились. Я сказала вам, что мне семнадцать лет.

Ну? — нетерпеливо сказал Маркиш. — И что же?

— Мне тогда еще не было семнадцати, — призналась я. — Так что семнадцать мне только теперь.

Маркиш рассмеялся.

— Ты меня не на шутку напугала своим секретом, — сказал он. — Я думал, что тебе вообще пятнадцать.

Назавтра он пришел к моим родителям, с которыми уже не раз встречался.

— Вера Марковна, — сказал он моей матери, — найдется у вас какой-нибудь чемоданчик, только поменьше?

— Зачем вам чемоданчик? — спросила моя мать. — Вы, что, уезжаете?

— Мы вместе уезжаем, — сказал Маркиш, кивнув в мою сторону. — Я решил забрать у вас вашу дочку. А маленький чемоданчик — чтоб ей легче было носить.

— Так вы возьмете извозчика! — сказала мама. Она сильно тогда беспокоилась о моей судьбе.

В тот же вечер мы уехали с Маркишем в Харьков.

Знойным, душистым днем наш поезд подошел к харьковскому вокзалу. На приличный номер в гостинице нечего было рассчитывать, и поэтому Маркиш взял извозчика и назвал ему адрес своего приятеля, известного еврейского деятеля Геноха Казакевича.

Генох — крупный, ширококостный, массивный еврей — был видной фигурой в ОЗЕТе [1] Общество землеустройства евреев-трудящихся. и редактором еврейской газеты на Украины — «Дер Штерн». Он одним из первых выдвинул идею создания в России еврейской автономной области — Биробиджана, и отстаивал ее бурно, с присущим ему темпераментом. Маркиш застал Геноха в Харькове случайно — тот переезжал в Биробиджан, куда получил высокое назначение ответственного редактора открывавшейся там газеты на идиш «Биробиджанер Штерн», перевозил туда семью — жену и младшего сына Эму. Эма учился в еврейском техникуме — были тогда такие на Украине — и готовился стать инженером. Судьба судила иначе: Эма стал одним из крупнейших советских русских писателей Эммануилом Казакевичем, а голубая мечта его отца обратилась в серый дым с кровавым оттенком.

Генох был старым партийцем, идеалистом, мечтателем. Он был хорошим евреем, и желал счастья своему народу. Ради этого счастья он готов был сражаться и разбивать кулаки. Полчаса спустя после нашего приезда Маркиш и Генох в высшей степени темпераментно обсуждали что-то на идиш, а я сидела в уголке комнаты, не понимая ни слова. Я вообще впервые в жизни попала в дом, где на идиш говорили не для того, чтобы скрыть смысл сказанного от детей. Говорили на идиш «просто так», и это было в порядке вещей… Со стороны могло показаться, что Маркиш и Генох ругаются на чем свет стоит — но это был спор двух темпераментов, не более того.

Маркиш потом рассказал мне о предмете спора. Генох излагал Маркишу свои биробиджанские проекты — а Маркиш отвергал их и громил. Маркиш считал, что заселение евреями Биробиджана — дело искусственное, что евреи не станут сражаться с чужой тайгой, чужой землей. Он считал, что чужая дальневосточная земля никогда не станет для евреев настоящей родиной, ради которой стоит по-настоящему трудиться и переносить лишения, что опасный этот и дорогостоящий эксперимент закончится крахом. Для того, чтобы пришел успех, руки должны действовать согласно с душой — а еврейская душа разве принадлежит таежной земле Биробиджана?

В 1934 году группа еврейских писателей отправилась в Биробиджан, чтобы ознакомиться с «еврейской республикой». Маркиш входил в состав этой делегации. В Биробиджане в ту пору проживали евреи со всех концов света. Их характеры, обычаи, стиль их жизни резко отличались одни от других. Возможно, они могли бы как-то слиться в одно общее, если бы их объединяло кровное чувство родины, но Биробиджан не был их родиной, не был землей евреев. Беспрецедентный опыт, проведенный Израилем в 1948 году, предпринятый для объединения евреев всего мира и завершившийся победой, не мог бы увенчаться успехом на чужой земле. И Маркиш, написавший в это время свое стихотворение «Дайте мне напиться, камни древней славы…», предугадал это.

Из Биробиджана Маркиш вернулся домой подавленный. То, что он увидал там, глубоко разочаровало его. Единственный из всех еврейских писателей, разделивший точку зрения Маркиша, был Дер Нистер. Но будущее Биробиджана оказалось куда более страшным, чем можно было его себе представить в 1934 году. Большинство евреев приехавших из-заграницы, чтобы построить «новую еврейскую родину», были сосланы в сталинские лагеря и погибли в 1937 году.

А судьба Геноха Казакевича сложилась вполне благополучно: он успел умереть своей смертью. Проживи он еще немного, и его, несомненно, арестовали бы и осудили: это было неминуемо в период репрессий 1937 года.

Из Харькова мы поехали в Киев. На вокзале Маркиша встречал Наум Ойслендер, талантливый еврейский литературовед и критик, которого Маркиш называл «Нюка». Маркиш уважал и ценил Нюку, считался с его мнением и оценками. Они тут же нашли тему для разговора: Маркиш готовил тогда к печати сборник стихов. Нюка из писем Маркиша знал об этом, но он хотел знать еще больше, подробнее. В своих письмах Маркиш касался не только проблем собственного творчества, но также останавливался на творчестве многих писателей, составлявших цвет литературы той эпохи.

Жена Нюки, поэтесса Мира Хенкина, не оставившая значительного следа в еврейской литературе, упивалась буквально каждым словом Маркиша. Всеми силами Мира стремилась получить «добро» Маркиша на ее поэтические упражнения — это «добро» открыло бы ей дорогу в большую литературу. Но Маркиш упорно отказывался — несмотря на свою дружбу с Нюкой Ойслендером. Впоследствии этот отказ стоил Маркишу дружбы с Нюкой: Мира, надо думать, день и ночь грызла мужа, потому что «его» Маркиш не захотел оценить ее таланта. А в страшном 49 году семья Ойслендеров, не задумываясь, принесла в жертву свою совесть: после ареста Маркиша Нюка и Мира заявят публично, что стыдятся того, что в течение многих лет общались с «предателем» Перецом Маркишем.

После так называемой «реабилитации» Переца Маркиша, после моего возвращения из казахстанской ссылки, после, наконец, смерти самой Миры — Нюка разыскал меня в Москве и попросил о встрече, ссылаясь на обстоятельства чрезвычайной важности. Наша встреча была почти безмолвной. Нюка, маленький, жалкий, оборванный, подошел ко мне со связкой бумаг в руках.