Эстер Маркиш - Столь долгое возвращение…

«Нынешний вечер не только юбилейный — это вечер памяти поэта. Слово о памяти я и хочу сказать.

Перефразируя Мандельштама, скажем: память — наше мучение и наше богатство. Человеку свойственно желание забыть — трусливо спрятаться от воспоминаний, зажмуриться, зажать уши, прикинуться перед миром и перед собой, будто прошлого не было. Но еще страшнее, еще мучительнее, когда воспоминания тускнеют и отступают, и уже не слышишь самого дорогого на свете голоса, не слышишь горького запаха редеющих завитков на макушке, не видишь рук с крупными, ребристыми ногтями, и чувствуешь себя изменником, предателем. Нужно собрать все силы, все мужество и вернуть прошедшее, чего бы это ни стоило. Одиссей возвращал теням преисподней голос и подобие жизни, напоив их овечьею кровью. Но не кровью черной овцы, а собственной кровью и болью оживляем мы наши воспоминания.

Последние годы память все настоятельнее вступает в свои права и гонит прочь предательское забвение и бесчестную полупамять, такую же подлую, как полуправда. Это происходит повсюду, во всех странах, во всех уголках жизни и искусства. Пусть наш вечер будет еще одним взносом и долею в этом великом Исчезнувшим бесследно — сгоревшим, утонувшим в море, пропавшим в пустыне, греки ставили на родине кенотафы — пустые гробницы. У Переца Маркиша нет могилы и нет памятника. Но ему не нужен кенотаф, потому что он не исчез без следа, как хотели и надеялись те, кто его убил. И памятник его — не книги, старые и новые, но единственно и только наша память, справедливая и полная. Память о его красоте, таланте, бурной и пестрой жизни, прозрениях и заблуждениях и о страшном его конце. Она не может быть вечной, но долгой она будет».

Как-то вернувшись домой под вечер, я была встречена соседкой:

— Тут к вам иностранка какая-то приходила, записку оставила…

Советский человек всегда распознает иностранца, даже если он и говорит по-русски без акцента. Разговор с иностранцем — дело рискованное, могущее повлечь за собой всяческие неприятности. Визит же иностранца в частный дом — это уже нечто из ряда вон выходящее! Десятилетия шпиономании сделали свое дело: в каждом иностранце советский гражданин склонен видеть шпиона и диверсанта. Те же, кто поумней и поразвитей, те, кто понимают, что не обязательно американец должен носить в жилетном кармане пистолет, а итальянка — кинжал и шпионский фотоаппарат в сумочке — те просто, во избежание неприятностей, иностранцев избегают. Наша соседка относилась ко второй категории советских граждан. Она была уверена, что встречи с иностранными гражданами доведут меня рано или поздно до большой беды.

В записке, оставленной мне, значилось, что внезапная посетительница — жена друга молодости Переца Маркиша, еврейского писателя Ойзера Варшавского, что зовут ее Мария Варшавская, что она парижанка, в Москве с туристской группой и нынче же вечером покидает Москву. В записке был указан номер телефона отеля, где остановилась Мария.

Я позвонила ей, сказала, что сейчас же приеду. Захватив какой-то московский сувенир, я достала из архива несколько копий фотографий, на которых Маркиш был изображен с Варшавским: я не знала, есть ли такие у Ойзера и полагала, что он будет рад получить такой подарок. И через полчаса я стучалась в дверь ее гостиничного номера.

Мария отворила мне. Она держала в руках фотографии… те же самые, что я привезла ей.

Мария Варшавская оказалась прекрасным человеком, настоящим другом. Многие годы мы поддерживали дружескую связь, и она неизменно ободряла меня в самые трудные моменты моей жизни — после того, как началась наша борьба за выезд из СССР.

Тогда же — в эту первую нашу встречу — Мария рассказала мне о судьбе Ойзера: он был схвачен гитлеровцами и погиб в Освенциме.

Мои деловые и дружеские связи с зарубежными западными центрами и издательствами, проявляющими интерес к творчеству Переца Маркиша, росли. Я регулярно получала еврейскую прессу — «левую», конечно: «правая» изымалась почтовой цензурой — в основном из США, Франции. Маркиш печатался в США, Аргентине, Израиле, Франции. У меня завязалась удивительно интересная, глубокая переписка с одним из руководителей ИКУФа [4] Идишер культур фарбанд — Союз еврейской культуры. Нахманом Майзелем — виднейшим исследователем еврейской литературы на идиш. Эта переписка, насчитывающая около сотни писем, продолжалась до самой смерти Майзеля и касалась многих аспектов творчества Маркиша. Большим событием был для нас приезд туристки из Израиля — литератора и критика Гитл Майзель, родной сестры Нахмана. С Гитл мы могли говорить откровенно, могли делиться нашими планами и надеждами. От этой женщины высокой души и серьезных литературных знаний мы получили ценнейшую информацию о состоянии идишистской культуры в Израиле.

Контакты с израильтянами, с людьми Запада помогли нам определить наше будущее в реальных чертах. Вопрос «Ехать ли в Израиль» не ставился нами. Существовал другой вопрос: «Как нам вырваться в Израиль?» С каждым месяцем этот вопрос становился все острей, все мучительней.

И тут-то грянула Шестидневная война.

Шестидневная война на Ближнем Востоке все расставила по своим местам в психологии российского еврейства. Шесть дней понадобилось для этой расстановки — столько же, сколько понадобилось израильтянам, чтобы разбить арабские армии в Синае, на Голанских высотах и на Западном берегу Иордана.

Война не была неожиданностью для наблюдателей и политиков. Она была завершением длительной, многотрудной подготовки. Результаты войны, столь удивительно сказавшиеся на судьбе российского еврейства и приведшие к массовому исходу евреев из СССР, также нельзя назвать внезапным. Им предшествовал относительно благополучный период, последовавший за смертью Сталина: пресловутая «оттепель», возвращение из лагерей и тюрем уцелевших сионистов. Потом наступило подавление возникшего было свободомыслия.

Национальная проблема, приговоренная к смерти и расстрелянная Сталиным, вновь возникла в грозном масштабе. Толстокожий великорусский шовинизм столкнулся с национализмом окраин: Украины, республик Прибалтики и Закавказья. Даже апатичные среднеазиатские республики стали проявлять гонор, и в них были выявлены несомненные симпатии к Китаю. За всеми этими тревожными событиями кремлевской верхушке было не до горстки евреев, выразивших желание выехать в Израиль. Кремлевские «стратеги», вне всякого сомнения, проглядели ту грозную опасность, которая таилась в этой самой горстке. До них, собственно, всерьез-то и руки не дотягивались — но в нужный момент можно было напугать их, посадить, ликвидировать. К ним, к этим евреям, весь государственный аппарат снизу доверху относился с нескрываемой издевкой и насмехательством: «жиды распоясались». Но никто не мог предвидеть, что еврейское движение разбудит прибалтов, украинцев да и самих русских. «Почему им (евреям) можно, а нам нельзя?» — этот вопрос в 1967 даже и не намечался. И кто мог предугадать, что американские инъекции в русскую экономику будут поставлены в прямую зависимость от положения еврейского вопроса СССР?