Петр Кропоткин - Памяти Петра Алексеевича Кропоткина

Наконец, мы приходим к последнему разряду случаев фактической пропаганды. Это местные движения с определенною общею социалистическою целью. Положим, что есть основание думать, что в какой-нибудь губернии могло бы возникнуть восстание с явною целью отобрать все земли, фабрики, дома и капиталы в мирское владение и устроиться по-своему. Но между тем предвидится, что это движение не будет поддержано и его задавят войсками. Следует ли стараться вызвать это движение, следует ли поддерживать нравственно и физически собирающихся начать это движение или же следует у потребить все старания (напр., двинуть в эту губернию все наличные силы), чтобы удерживать от этого? Очевидно, что здесь представляется много соображений. Не говоря о том, что такое волнение, начавшись с такими, всем понятными целями, может привести и к тому результату, что поднимет соседние области; за исход такого движения, особенно когда повсеместно есть некоторые недовольные элементы, никто не может ручаться, даже тогда, когда известны, повидимому, все определяющие обстоятельства. История полна таких неожиданностей, которых вовсе не предвидел никто из наиболее даровитых и знающих современников. Поэтому мы никогда не взяли бы на себя решить вопрос об исходе иначе, как по ознакомлении с местными условиями данного случая и по обсуждении их целым съездом народных деятелей. Но мы указываем на этот вопрос теперь же потому, что им может определяться план действия целой партии. Если бы решено было, что такое местное движение желательно, то, по выборе местности, можно было бы туда направить все наличные силы вместо того, чтобы разбрасывать их по всей России. Поэтому мы выскажем только некоторые соображения, мотивирующие, почему следовало бы поставить этот вопрос, как только знание местных условий различных частей России позволит толковать о нем.

Что такое подавленное местное, да еще социалистское движение, слишком хорошо известно; какие вакханалии разыгрываются вечными кровопийцами народа на трупах всего, что есть честного, смелого, умного в разгромленной местности, — все это позорными клеймами выжжено на животных лицах этих кровопийц. Каким подавляющим гнетом ложится такой разгром на полуравнодушное большинство, — тоже известно. Но известно и то, какою враждою на всю жизнь заставляет он поклясться тех из уцелевших, в ком есть искра человеческой души, незаеденная животными потребами. Известно и то, как раскроет глаза всякому неслепому эта драма, где маски сброшены, и одни давят других со всем остервенением бессильных и подлых, вымещающих свою злобу над сильным и честным, пойманным в капкан. Пусть хоть раз выскажется барство и царь во всей их животной наготе, и реки крови, пролитые в одной местности, не протекут без следа. Без рек крови, социальный переворот не совершится; первые заменят последующие, — лишь бы только первые ослабили наводнение будущих. А, впрочем, эти первые реки, может быть, ручьи, льются уже теперь и непрерывною струей, то сочатся, то льются через все последние десятилетия и, может быть, с нашей стороны было бы даже безумием мечтать о том, чтобы задержать их, и, может быть, для нас нет лучшего исхода, как самим утонуть в первой реке, прорвавшей плотину.

Наши отношения ко всяким партиям довольно ясно определяются из всего сказанного. Мы выскажем их, однако, в нескольких словах.

Прежде всего — наши отношения к Интернационалу. Вести речь о том, примкнуть к Интернационалу, или нет, не в принципах, а на деле, мы считаем теперь невозможным. Пока у нас нет сколько-нибудь сильной организации среди крестьянства и рабочих, всякие наши отношения были бы не деловые, а только личные, но о таких отношениях едва ли стоит рассуждать. Следовательно, [fb2: пропуск при наборе] о том, примкнуть ли или нет к Интернационалу, еще впереди. Мы можем сказать только, что, вследствие громадной разницы строя мышления нашего народа, его склада представлений, его стремлений, с этими свойствами западно-европейских рабочих, вследствие розни языка, наконец, вследствие нашей экономической изолированности, мы не думаем, чтобы в сколько-нибудь близком будущем наши отношения могли бы быть сколько-нибудь тесные и живые, иначе как между отдельными личностями. Нет спора, что в довольно близком будущем всякое социалистское движение на Западе будет отзываться и в нашем народе, всякий крупный успех западных Интернационалистов будет сочувственно и с интересом принят у нас, будет подбодрять и нас; весьма вероятно также, что решения Интернационала будут обсуждаться и у нас, не только цивилизованною молодежью, но и рабочими кружками. Но все это еще не составляет того общения, которое должно существовать между частями одной партии. А такое едва ли скоро может установиться.

Поэтому мы только ограничимся заявлением, что в принципах, как видно из всего сказанного, мы вполне сходимся с отраслью федералистов Интернационала и отрицаем государственные принципы другой.

Что касается до наших русских заграничных партий, то, сходясь в принципах с русскими представителями федералистского отделения Интернационала, мы совершенно отстраняемся от всякого вмешательства в раздоры наших партий, так как они приняли, наконец, личный характер и так как, живя здесь, не можем иметь никакого точного понятия о характере этих раздоров. Относительно их повременных изданий мы должны сказать, что ни одно из них не можем признать органом нашей партии.

Глубоко уважая некоторых представителей нашей русской эмиграции и их деятельность в Интернационале, мы, тем не менее, ни с кем из них не намерены вступать в тесный организованный союз, потому что не видим никакой возможности сделать этот союз реальным. Мы намерены здесь развиваться самобытно, вне всяких руководств заграничных партий, так как полагаем, что никогда эмиграция не может быть точным выразителем потребностей своего народа, иначе как в самых общих чертах, ибо необходимое для сего условие есть пребывание среди русского крестьянства и городских рабочих. Наконец, необходимое условие полного объединения лиц есть возможность находиться в непрерывных, тесных сношениях, — что в данном случае невозможно.

Во всемирной истории выступает один ярко определенный факт. За последние три столетия, через каждые 130–140 лет, в какой-нибудь из европейских стран совершается крупная революция, которая затем на следующие сто с лишним лет (четыре поколения, как говорил итальянский историк Феррари) дает направление прогрессивному развитию мысли.

Отбрасывая более ранний период и начиная с английской революции 1648 года, мы видим, что Англия вплоть до французской революции дает более передовым странам свой лозунг: полная религиозная свобода, право каждого толковать библию, как он ее понимает; развитие свободных местных городских и земских учреждений — приход, как основная земская единица — и конституционный образ правления. Этими лозунгами вдохновляются на той стороне океана молодые английские поселения Северной Америки, а в Европе философия шотландских философов энциклопедистов, а затем и целая страна — Франция.