Борис Четвериков - Котовский

Люси слушала его, закрыв глаза и одной рукой обнимая его. Она думала о том, что надо заставить себя читать хотя бы газеты, хотя это очень скучно, и вообще разобраться во всех вопросах, чтобы понимать Юрия, когда он с ней беседует на такие серьезные темы.

«А впрочем, — думала она, — у мужчин все другое: и мысли, и вкусы, и увлечения. Мужчины выдумали целый сложный, неприятный мир, в котором много обмана, подсиживания, этот мир биржевой игры, войн, судебных палат, газет… отвратительный, как и нравящийся мужчинам табак, но, по-видимому, для них необходимый… Глупые мужчины! Все их затеи ничего не стоят по сравнению с женским прямым и настоящим делом — любовью, домашним хозяйством и выращиванием детей. Но приходится делать вид, что мужчины умней, надо быть уступчивой, эластичной…»

И Люси, не дослушав рассуждений Юрия Александровича, обхватила его шею и сказала, чуть-чуть играя в маленькую девочку:

— Ты у меня умный-умный!.. Я знаю, что мы будем хорошо жить. Я тебя буду так любить, так любить!.. И потом у нас будут дети… И вообще нам пора вставать и идти завтракать…

Юрий Александрович пришел в восторг от ее здравого рассуждения. Он прекрасно понял смысл сказанного ею.

— Девочка! — прошептал он ей после множества поцелуев. — Ты умнее всех наших умных рассуждений! Конечно же, нет ничего прекраснее, важнее, насущнее, чем любовь! Выдумано много теорий, философий, религий, а если добраться до сути, только одно и важно: женщина и мужчина, обитающие на земле. Они должны плодить детей и добывать пропитание. Все остальные нагромождения так называемой цивилизации, в сущности — вздор! А посему по счету раз-два-три встаем, одеваемся, бежим в купальню и затем пьем на веранде парное молоко! Ура!

И Юрий Александрович вскочил первый, подхватил на руки Люси, а она визжала, смеялась и барахталась, путаясь в длинной ночной рубашке.

После обеда Юрий Александрович надел военную форму, надушился, поцеловал ручку княгине, поцеловал жену и поехал навещать немецкого коменданта. Темой их разговора был вчерашний выстрел.

— Мы не можем давать спуску этой двуногой скотине! Мы должны каленым железом выжечь крамолу!

— О! — соглашался комендант. — Это ошен хороши слова! Не нужно ждать, когда будет много стрелять, надо наказывать!

Присутствовавший при этом немецкий полковник говорил по-русски лучше, чем комендант. Он одобрял намерения Юрия Александровича, но в то же время нашел момент удобным, чтобы прочитать мораль и довольно пространно и напыщенно заявить, что из-за русских, которые болеют революцией, не оберешься хлопот. Великие державы, «сознавая всю безвыходность их положения», пошли на некоторые издержки. Mein Gott! Они готовы помочь русскому дворянству, они возвратят привилегированным классам Россию. Но пусть послужит вам, господа, уроком то, «что, к великому сожалению, произошло»…

В общем-то, они поняли друг друга с первого слова. Комендант немедленно приступил к исполнению. Он звонил по телефону, он давал распоряжения, а через какой-нибудь час в сторону деревни Дубовый Гай двинулись пехотные и артиллерийские части оккупационной армии.

Деревня, которую вчера проезжала свадебная процессия, была оцеплена со всех сторон по всем правилам военного искусства. Жители деревни наблюдали эти приготовления, но никак не предполагали, что приготовления вполне серьезны, что это не маневры, не какая-то подготовка фронта.

Вон и парламентер в сопровождении конной охраны шагает по дороге. Все население выгнано из хат. Толпа молча ждет, что им объявит прибывший к ним «представитель германского командования» и стоящий рядом с ним гетманский синежупанник. Лица угрюмые, недобрые лица. Надоели все эти «представители». Только и делают, что требуют, требуют…

«Представитель германского командования», а на самом деле просто белый офицер, прочитал бумагу. Жителям деревни Дубовый Гай предлагалось немедленно, в течение одного часа с момента объявления этого меморандума, доставить живым или мертвым бандита, стрелявшего по проезжавшим через деревню господам помещикам. В случае невыполнения этого требования деревня Дубовый Гай будет уничтожена.

Бумага прочитана. Один из немцев о чем-то, спрашивает читавшего бумагу офицера. Тот отвечает тоже по-немецки. Оба смотрят на часы. Три часа пополудни. Представитель германского командования слезает с телеги, откуда он провозгласил свой ультимативный приказ; синежупанник, в ярком, несколько театральном одеянии, присоединяется к их группе. Они закуривают и беседуют между собой на странном языке — невероятной мешанине немецких, русских и украинских слов.

Солнце стоит еще высоко. Конные, сопровождающие парламентеров, лениво, не спеша разгоняют толпу. Наконец взрослые все расходятся. Женщины оживленно обсуждают положение.

— Да де ж мы им возьмем того злодия?

— Нехай сами шукають его!

— Пугать нас нечего, мы уж давно перелякались.

— Бачите, яки добры! Подай им живого или мертвого!

Все разбрелись по хатам. Остались только босоногие ребятишки в широкополых соломенных шляпах. Они стоят на почтительном расстоянии и глазеют на лошадей.

Синежупанник достает флягу. Фляга довольно объемиста. Синежупанник угощает из фляги офицеров. Немец смеется и крутит головой.

— Коньяк? — полувопросительно говорит он и одобрительно хлопает синежупанника по плечу.

Часы на руке офицера показывают половину четвертого… без двадцати минут четыре… без четырнадцати минут…

Ребятишки тоже разбрелись. Ни души вокруг. Где-то в хлеву мычит корова. Петухи перекликаются то в одном конце деревни, то в другом. Вся деревня состоит из одной очень широкой зеленой улицы, поросшей мелкой гусиной травой и лебедой. Возле каждой хаты палисадник с бледно-розовыми мальвами, а позади каждой хаты — яблоневый сад. В самом центре деревни колодец. Возле колодца — непросыхающая лужа, и в непросыхающей луже отражаются облака.

Без пяти минут четыре… Без двух минут… Ровно четыре часа! Офицеры сверяют часы. Они хотят быть точными.

Итак, население деревни не пожелало выдать партизана, который среди бела дня осмелился напасть на проезжавших?! Значит, население деревни заражено духом коммунизма, а заразу нужно искоренять.

Не спеша покинули деревню парламентеры. За ними проследовала конная охрана. Некоторое время стояла полнейшая тишина.

Затем горячий воздух качнулся, ухнул залп артиллерии. Один снаряд угодил прямо в колодец. Взлетели в воздух куски дерева и комья влажной земли… Второй снаряд поджег соломенную крышу. Издали можно видеть, как выскакивают из хаты люди, вытаскивают узлы, маленьких детей…

Но за первым залпом следуют еще и еще… И тогда деревня оживает: крики, стоны, проклятия и треск пылающей соломы…