Роман Неумоев - Повстанческая армия имени Чака Берри

Но вот ожидание окончилось и нам объявили, что наступила наша очередь на сцену. Все дальнейшее происходило для меня как в тумане. С первых же аккордов группа понеслась на убойном ритме. Потом, на записи с пульта, обнаружилось, что то, что мы играли, музыкой назвать можно было очень с большой натяжкой. Какой-то сплошной самолетный рев, в котором прединфарктно и на пределе сил пульсировал мой сумасшедший, почти невменяемый вокал. Слов разобрать было невозможно. Ясно только одно: человек ревет, как раненый бык в порыве экзистенциального отчаяния.

Рок-музыка пришла к нам с Запада. Потому у нас есть старая традиция искать всему аналогии и сравнения на западной рок-сцене. С чем можно сравнить то, что звучало в тот день на свердловской сцене? Разве что с пресловутым Оттисом Редингом. Но, клянусь, и пресловутый Рединг, этот почти сумасшедший негр, был превзойден.

На сцене справа шоуменили Немиров с Ириной Кайдаловой и Гузелью Салаватовой. Слева конвульсивно дергался Юра Крылов, тряс своими разноцветными волосами. Я что-то подобное наблюдал впоследствии у группы «Аукцион», но там все культурно, отрепетировано, театрально. Здесь же, в эти минуты, на сцене происходило какое-то настоящее безумие. Закипал самовар. Раздавался грохот бьющихся в цинковой ванне бутылок. Кто-то притащил на сцену огромную лестницу-стремянку и зачем-то на нее лез. Впрочем, для меня это все было как в тумане, потому что я, закатив глаза и не помня себя от напряжения, хрипел в микрофон:

— Прямо… с экрана… дует…, — и вполне возможно, что уже и не мог вспомнить и отчетливо пропеть, что именно от туда дует.

— «Do it yourself, motherfucker!» — возможно, усмехнется кто-то из нынешних молодых людей, прочитав описания этой сцены. И я в ответ только смущенно опущу голову и усмехнусь тоже: да, уж!

Не знаю, что ощущала публика, собравшаяся в тот день в зале ДК им. Свердлова посмотреть на участников рок-лаборатории. Именно под такой вывеской проходили в свердловском рок-клубе эти смотры. Что-то типа — алло, мы ищем таланты! У разных людей разная реакция. Кому-то было весело. Кому-то — страшно. Кто-то испытывал неожиданный подъем и восторг. Потому что вот это-то, в сущности, настоящий рок-н-ролл и есть. Тряска. Конвульсии. Эпилепсия. Пена на губах. Ванханахия, творящаяся в чудовищном ритме и динамике. Такое долго не выдержишь. Нас спасло лишь то, что продолжалось это все каких-нибудь 15–20 минут. Мы покинули сцену все красные и в «мыле».

Оказавшись на крыльце дома культуры, сзади вышедшей на перекур публики, я ожидал, что мое появление вызовет у присутствующих шок или хотя бы ажиотаж. Ничуть не бывало. Присутствующие делали вид, что меня не узнают, и деловито обсуждали наше выступление.

— Нет, ну это покруче, чем питерские «Объект Насмешек»…

— Какой такой «Объект Насмешек»! — думал я. — О чем вы, люди!? То, что вы видели, бывает один раз в сто лет. Но я, конечно, преувеличивал свою значимость. Мир видывал и не такое.

Потом мы, уже никому не нужные в этом ДК и в этом рок-клубе, всей нашей группой шли через весь Свердловск, в сторону сибирского тракта, смело намереваясь добраться до Тюмени автостопом. Нам было весело. Мы были счастливы. Мы опять победили. И мы им показали, в этом Свердловске, что такое «настоящее рок-н-ролльное безобразие». Об этом нашем выступлении потом долго ходили всяческие легенды.

А тем временем на Свердловск опускались сумерки, и ясно было, что на ночь глядя выходить на трассу Свердловск-Тюмень нету никакого смысла. И мы побрели к одной из маячивших невдалеке многоэтажек и там, на одном из безлюдных верхних этажей расположились на ночлег всем нашим рок-н-ролльным табором. Проснулись мы продрогшие от утреннего предрассветного холодка. На смену вчерашней эйфории пришло единственное желание — как можно скорее покинуть этот огромный и чужой для нас город. Тюмень манила нас теплом, уютом и надеждой утолить начинавший уже мучить нас голод. Надо было как-то возвращаться. И мы вернулись. Как? Неважно. Было бы, куда возвращаться! Вот что важно.

Вчера, заглянув на свой почтовый ящик в Интернете, я обнаружил скорбное письмо от своего друга и соратника по ИПВ, Аркадия Кузнецова. В своем письме Аркаша (так мы его называли между собой) горько сетует на то, что в предыдущей главе я неверно осветил его роль в описываемых событиях весны и начала лета 1986 года. В его письме даже прозвучала фраза, что я в данной главе «опустил его ниже плинтуса». Это его собственное выражение.

Аркадий Кузнецов на сцене тюменского рок-клуба

Честное слово, дорогие, при написании этой книги я всеми силами стараюсь быть объективным и ни на кого не возводить никакой напраслины, никого не обижать и не принижать чьи-либо заслуги и вклады в общее дело. Стараюсь не грешить против истины, насколько это возможно в моем положении. И если меня иногда подводит память, то это потому, что я всего-навсего человек, а не суперкомпьютер НАСА. Разумеется, что-то уже забылось. Что-то по прошествии почти 20-ти лет видится несколько иначе, чем виделось тогда. Так ведь возраст, опять-таки, дает о себе знать. Мне уже не 23 года, и я далеко не тот «горячий парень» с пиджаком, перекинутым через руку, и со сквозящим перстом, пронзающим публику.

И мой голос не вибрирует на грани срыва. Мне уже пора беречь силы и связки. Помирать-то неохота. Охота, понимаешь, пожить.

В общем, мне уже 40 лет, я имею множество седин в волосах, и я, повторяю, всего лишь человек. И, следовательно, мои возможности быть хронологически точным и беспристрастным сильно ограничены во времени. И все же, не желая обижать и обходить вниманием дорогого моему сердцу бессменного бас-гитариста ИПВ на протяжении почти 20-ти лет существования этого проекта, я посвящаю ему эту главу со счастливым номером «12». Будь же счастлив также и ты, дружище Аркадий. Будь избран, как были избраны те двенадцать! Будь целеустремлен. И дай тебе Бог всегда оказываться в нужное время в нужном месте. Эта глава о тебе! О том, как появился Аркаша в клубе любителей музыки, на 5-м этаже общежития ТГУ, уже было рассказано. Но как сложилась его судьба в истории формации вплоть до описываемого периода первых сценических интервенций? Вот об этом пора кое-что рассказать.

Следует заметить, что участие в первом историческом концерте Инструкции на сцене физкорпуса ТГУ 12 апреля 1885 года повлияло на Аркадия как-то двояко. С одной стороны, его, совсем еще тогда юного, осияла своими щекотливыми лучами капризница «Слава». Причём могла даже ослепить. Впрочем, может быть, и ослепила. Потому, как Аркаша вдруг почувствовал себя равным среди равных, а может даже и более того. Меня он стал называть не иначе как «Ромкой», панибратски похлопывая при этом по плечу. Сия манера коробила даже Юру Шаповалова, который сначала просто делал Аркаше замечания в том смысле, что демократия, конечно, демократией, но этак наше юное дарование может дойти до полного пренебрежения к отцам-основателям. Поэтому впоследствии к Аркаше начали применяться методы воспитательного характера.