Виктор Ларионов - Ураган. Последние юнкера

— А так ты еще и офицер? Так тебя повесить мало предатель. Ну да в штабе разберутся.

— Я имею документы, — отступая и не давая стоявшему в нерешительности Бутеневу себя связать, продолжал тот. — Я имею документы, доказывающее, что…

— Э, какие там документы. Мичман Бутенев, почему этот негодяй не связан? — крикнул Глеб.

«Что за противная рожа, — между тем рассуждал он про себя, искоса поглядывая за пленного офицера. — Не даром изменил своей совести. Негодяй».

— Ну, господа, двигаемся дальше. А этих двух мерзавцев поручаю вам, Басов. Доставьте их в штаб живыми или мертвыми. При попытке к побегу вы знаете, что делать. Без разговоров пулю в затылок. Ну, с Богом.

Часа два или три продолжалась ловля рассеянных по станции красных. Между тем погода изменилась. Снег прекратился. Ветер разогнал тучи и стих. Погода стала прекрасной. Огромная полная луна выплыла из-за горизонта и осветила своим бледным светом только что взятую станицу. По улицам взад и вперед двигались патрули добровольцев.

— Господин лейтенант, — нагоняя на одной из улиц патрулировавшего Глеба, остановил его офицер связи. — Вас командир роты просит.

— А где он?

— Вон в той хате, в которой огонь светится.

— Ага. Вижу. Скажите, что сейчас приду.

— Господа, меня ротный командир зовет. Он вон в той хате. Вы же, пока что, погрейтесь немножко. Идите вон в эти соседние хаты. Но только, боже сохрани, не теряйте связи друг с другом и со мною.

— Здравствуйте, лейтенант, — приветствовал Глеба уже успевший отогреться Дукаров. — Маленькую неприятность должен вам сообщить. Сейчас получил распоряжение о том, что наша рота назначена на остаток ночи в сторожевое охранение. Ранним утром нас сменит первая рота, а пока, хочешь не хочешь, придется померзнуть.

Глеб поморщился.

— Что же это, господин ротмистр. Нашу роту, что называется, и в хвост и в гриву. Ведь люди насквозь мокрые.

— Знаю, знаю. Да что поделаешь. Приказание категорическое. Ах да, это вы захватили комиссаров.

— Да, накрыл их еще не одетыми. Почивать изволили, пока мы станицу брали.

— Но представьте себе. Когда ваши моряки привели их в штаб, я как раз был там в это время, так один из них заявил, что он офицер. Ротмистр Карякин, какой-то. И что он попал на Дон специально, чтобы явиться в нашу армию. Даже предписание от нашего московского агента представил.

— Ну это он врет, — решил Глеб.

— Да вот подите же. Доказывает, что для нашей же пользы выпросил у красного командования назначения в командиры того отряда, который мы сегодня выгнали из станицы. Уверяет, что нарочно не принял элементарных мир предосторожности, чтобы облегчить нам занятие станицы.

— Врет негодяй, — повторил Глеб.

— Да и мне тоже сдается. Впрочем, кто его разберет. Посмотрим, как решит Корнилов.

— Ну а другой мой пленник?

— Другой-то, несомненно, комиссар. Его то уж, наверное, повесят.

— Так в каком же месте прикажете выставить караул от моего взвода?

— Займите-ка вы северный выход из станицы.

— Тот самый, через который сегодня бежали красные?

— Да-да. А вот вам записка с паролем и с пропуском.

Яркое солнце освещало белый снег, покрывавший поля, крыши домов и висевший пушистыми, нежными массами на ветвях деревьев. Налетавший иногда легкий ветерок сдувал его на неосторожных прохожих. Станичная площадь с большою церковью посередине, несмотря на ранний час, была оживлена. Множество людей сновало взад и вперед. Тут были и добровольцы, но главным образом здесь суетились местные жители.

— Никита, а Никита, — раздавался пронзительный женский голос из середины небольшой кучки людей, которые обступили какое-то деревянное сооружение, над окончанием которого еще возились плотники, постукивая топорами. — Никита, это что же тут строить будут?

— Шафот, — отвечал флегматичным тоном Никита.

— Чево такое?

— Шафот, тебе говорят. Шафот, на котором комиссаров вешать будут.

— Значит, виселицу? — не унималась любопытная баба.

— Дура. Сказано шафот. То по-старому виселицей называлось, а нынче шафот.

— Ишь ты дело какое.

— А кого ты оказал, вешать-то будут.

— Известно кого. Комиссаров да камячейку.

— Это какую же камячейку?

— Фу ты дура какая. Да ты что не знаешь что ли Василия Прохорова, Семена Федорова…

— А, так, значит, бедноту. Так ты бы так прямо и сказал. А то «камячейка», — осердилась баба.

В толпе послышался смех.

— А когда же вешать начнут?

— Обожди маленько. Еще на суд их поведут.

Внезапно толпа насторожилась.

— Ведут, — пронеслось над ней.

Все обернулись к небольшому сараю. Из открывшихся дверей вышло несколько добровольцев, окруживших небольшую группу арестантов. Пересекая площадь, шествие направилось к двухэтажному дому, над которым развевался трехцветный флаг.

— Это что ж, Корнилов сам судить будет? — снова послышался голос любопытной бабы, но ей никто не ответил.

В доме, куда привели арестованных, помещался Корнилов со штабом и там же сегодня заседал военно-полевой суд. За небольшим столом, покрытым белой скатеркой, сидел председатель, пожилой генерал. По обеим сторонам его поместились члены, а за отдельным столиком у самых дверей — молодой офицер, исполнявший роль делопроизводителя. Кроме суда в комнате находилось еще человек десять жавшихся у стен свидетелей и священник, только что окончивший приводить их к присяге.

— Благодарю вас, батюшка. Пока ваши услуги больше не нужны, — обратился председатель к священнику. — Ввести подсудимого, именующего себя ротмистром Карягиным, — приказал он делопроизводителю.

Двери отворились и, сопровождаемый двумя добровольцами с шашками наголо, вошел Карягин. В его голубых, нагло смотревших глазах, нельзя было прочесть страха или беспокойства. Держался он весьма свободно. Подойдя к столу, он вежливо, но не подобострастно, а с чувством собственного достоинства, поклонился.

— Назовите ваше имя, отчество и фамилию, — начал председатель, не глядя на него и не отвечая на поклон.

Карягин повиновался.

— Вы обвиняетесь в том, что забыв совесть, честь и свое офицерское достоинство, если только действительно офицер, командовали бандой красных разбойников, действовавшей против нас и нашей родины.

— Ваше превосходительство, — начал Карягин твердым голосом. — Я не собираюсь отрекаться от того, что я действительно командовал этой бандой. Мало того. Я должен доложить, что сам просил красное командование…

— Не командование, а разбойничье атаманство, — резко перебил его генерал.

— Я сам просил о назначении меня в один из отрядов действующих против вас. Цель же моя была, во чтобы то ни стало пробиться к вам и явиться к генералу Корнилову, о чем свидетельствует и то предписание, которое отобрали у меня при аресте.