Виктор Ларионов - Ураган. Последние юнкера

— Свои, — отвечал Глеб, шепотом подзывая к себе взвод.

— Да, кто свои?

— Чего пристал. Сказано свои, — еле различая в темноте группу в десять — пятнадцать всадников, снова отвечал Глеб, еще не уверенный сам, свои или чужие, эти назойливые кавалеристы.

— А что пароль? — снова раздался вопрос из темноты.

— Большевики, — сообразил Глеб, так как знал, что на эту ночь пароля не назначали.

— Взвод пли! — скомандовал он и дружный залп был его ответом.

Перепуганные неожиданной стрельбой вздыбившиеся кони мгновенно умчали красных кавалеристов и скрыли их под покровом ночи. Все же человек пять, упало с лошадей и громко стонало, лежа на земле. Этот эпизод разрушил внезапность нападения, так как залп был услышан на станции и там поднялась тревога. Добровольцы продолжали двигаться вдоль рельс, когда, со стороны станции послышался характерный звук идущего поезда и из темноты, с нарастающим шумом, появился бронепоезд. Когда он поравнялся с наступавшими, они открыли частый огонь, стараясь попадать в окна или амбразуры. Бронепоезд не остался в долгу и открыл бешеный огонь из десяти пулеметов. К счастью красные не предполагали, что неприятель так близко и наводили свои пулеметы слишком далеко. Их пули проносились над головами, не причиняя вреда. Поезд прошел, направляясь к тому месту, где шоссе пересекало полотно и где проходил обоз. Здесь ждал его генерал Марков. Стоя на полотне с револьвером и ручной гранатой в руках, он ожидал его приближения.

— Куда ты прешь на своих? Скотина! — крикнул он, когда паровоз был от него всего в шести-восьми шагах.

Озадаченный машинист остановил поезд, но в этот момент, брошенная Марковым, ручная граната, с треском разорвалась, и машинист упал мертвым. Подвезенная вскоре пушка в упор расстреливала загоревшийся бронепоезд, из которого еще продолжалась пулеметная стрельба. Но дело было сделано. Бронепоезд находился в агонии и путь через полотно был свободен, тем и воспользовался обоз, рысью проносясь через рельсы. Разбуженный внезапной тревогой, отряд красной пехоты, занимавший станцию и станицу, не мог оказать серьезного сопротивления и, сделав всего лишь маленькую попытку к обороне, бросился бежать. Между тем светало. Рассыпавшимся в цепь добровольцам, на фоне загоревшейся зари, бегущие большевики были видны, как на ладони и они расстреливали их на выбор. Победа была полная. Несколько составов со всевозможными запасами были добычей победителей. Самое главное было то, что пустые патронташи пехоты и зарядные ящики артиллерии вновь наполнились, дав возможность продолжать борьбу. Не задерживаясь в станице, Деникин усадил всю свою пехоту на подводы и двинулся дальше, стараясь как можно быстрее выйти из-под ударов неприятеля. Он видел, что люди его маленькой армии были измучены до предела. Благодаря быстроте передвижения, а так же удачно выбранному направлению, вскоре добровольцы потеряли связь с противником. Теперь уже не приходилось брать с бою каждую станицу. Наоборот, всюду, где только они появлялись, их встречали с хлебом, с солью и оказывали всевозможные услуги. Постепенно близкое к отчаянию мрачное настроение, царившее в армии после смерти Корнилова и неудачи под Екатеринодаром, сменилось прежней бодростью и надеждой. Снова стали раздаваться песни и шутки оправившейся молодежи. Добровольческая армия была спасена.

В мае 1917 года я вошел в вестибюль Константиновского артиллерийского училища в Петербурге на Забалканском проспекте [1] До Октябрьского переворота в России существовало два юнкерских училища, выпускающих артиллерийских офицеров: Михайловское артиллерийское училище, основанное в 1820 году, и Константиновское, учрежденное в 1894 году. Оба находились в Петербурге. В 1904 году в них училось 797 юнкеров, из которых дети потомственных дворян составляли лишь 47 %. . Налево от входа — комната дежурного офицера. Оттуда доносился четкий звон шпор и короткие рапорта являющихся из отпуска юнкеров. Сердце немного билось, когда, перешагнув порог, я вошел в комнату дежурного офицера, придерживая гардемаринский палаш.

— Господин капитан, гардемарин Ларионов является по случаю приема в училище!

Капитан гвардейской артиллерии слегка ухмыльнулся, очевидно морская форма была здесь редким зрелищем, и посмотрел на лежащий перед ним лист.

— Юнкер, — слегка подчеркнул он, — вы назначены во Вторую батарею, явитесь фельдфебелю.

Я стал подниматься по лестнице, гремя по ступенькам палашом. Широкая каменная лестница вела наверх в помещение батарей, в классы и залы. В залах — мраморные доски, на коих начертаны имена тех, кто первыми окончили Константиновское артиллерийское училище, с далеких еще времен, когда артиллерийское училище называлось «Дворянский полк». Там же и доски со списками константиновцев — кавалеров ордена Святого Георгия, там же и батальные картины. В нижнем зале — дюймовая пушка и гаубица. Повсюду ощущение российской военной славы, как будто слышится шелест старых знамен… Константиновское артиллерийское училище, с еще не угасшим воинским духом и дисциплиной, оставалось в то время одним из немногих уцелевших островков российской государственности и ее военных традиций. В этом здании с пушками у подъезда, с его залами и манежем, почти не ощущалась бушующая за стенами «великая и бескровная» революция…

Ведь мы только что вернулись из Владивостока в Петербург, после дальневосточного плавания гардемаринской роты на крейсере «Орел». В гардемаринских классах в Галерной гавани мы нашли полное разложение: лекции были отменены, офицеры-лекторы и большая часть командного состава не появлялись, матросы и служащие «митинговали». Гардемарины частью разъехались, частью слонялись по помещениям, обедали, завтракали и спали, не зная, что делать и что будет дальше. Не выдержав этого революционного разложения, я и решил перейти, вместе с моим товарищем, в Константиновское Артиллерийское училище, куда теперь съезжались кадеты со всех концов России… Кого здесь только не было: кадеты Третьего корпуса, слегка копирующие пажей, строевики Второго кадетского с синими погонами, более сильные в науках кадеты Первого корпуса, более скромные москвичи, загорелые ташкентцы и тифлисцы, смуглые, слегка скуластые оренбуржцы — способные конники, кадеты Донского корпуса, киевляне, одесситы, полтавцы, псковичи, аракчеевцы из Нижнего Новгорода, сибиряки Омского корпуса, суворовцы из Варшавы и даже два вице-унтер-офицера Вольского кадетского корпуса, считавшегося местом ссылки провинившихся кадетов других корпусов. Особой группой держались «сумцы», носившие на гимнастерке значок корпуса довольно большого размера и гордо называвшие свой корпус «Сумская академия». Сумцы смотрели на других кадетов немного свысока, ощущая как бы свое «академическое» превосходство. Кадеты чувствовали себя в училище как в Кадетском корпусе [2] Кадетские корпуса были учебными заведениями с семилетним сроком обучения. Они давали мальчикам среднее общее образование (близкое по программе к курсу реальных училищ) и специальное военное. В 1917 году их было, во всей империи, 29, с количеством учащихся значительно превышающим 10 000 человек. Социальный состав учащихся был очень различен, в зависимости от корпусов: в петербургском Пажеском корпусе было 100 % потомственных дворян, а в Сибирском корпусе (в 1890 г.) — 11 % . Они сразу же перезнакомились, перешли друг с другом «на ты» и стали господами положения. Встречая вновь прибывающих, они их приветствовали, шутили, кричали или, наоборот, подсмеивались над теми, кто не принадлежал к «кадетскому сословию».