Виктор Ларионов - Ураган. Последние юнкера

Но до Москвы еще далеко, а близко впереди лишь Томаровка, красивое село на берегу речки с крутыми берегами, за коими, окруженная садами, блестит златоглавыми куполами женская обитель. Томаровка, занятая красными, наша сегодняшняя цель.

«Стой!.. Первое орудие, с передков — направо!» — командует капитан Шперлинг. Рота Первого батальона уже впереди, рассыпанная в цепь.

Стрелять нам почти не пришлось. Томаровка занята 13 июля. Но недолго мы стояли там спокойно. Положение наше оказалось сильно выдвинутым вперед, и красные могли нас атаковать с трех сторон. Началась упорная защита Томаровки и обители. К монастырю вплотную подступали густые дубовые леса, по коим, со стороны станции Готня, подходили свежие советские войска. Атаки их начинались обычно с рассвета, поэтому наша батарея должна была уже к четырем часам утра вставать и занимать позицию перед монастырем. Стреляли мы по лесам, лишь по предполагаемым целям, но патронов не жалели. Стреляли до темноты и лишь к полуночи ложились спать. И так ежедневно. Монахини часто приносили нам густые монастырские сливки и другие вкусные вещи. Давали отдыхать в их чистеньких, пахнущих кипарисом кельях, закрывая ставни от назойливых мух. Некоторые юнкера хотели посмотреть на молодых послушниц, но старые монахини тщательно охраняли их от взоров юнкеров. Защита монастыря придавала особую силу нашей обороне. Мы чувствовали выполнение какого-то долга.

Вскоре случилось неприятное происшествие, о коем было много разговоров: три наших офицера из бывших юнкеров — Попов, Кузьмин и Орловский — поехали на хутор, находившийся в нашем тылу, купить у крестьян яиц. Когда они вошли в первую хату, на дороге послышался конский топот. Это был большевистский конный патруль из черноморцев. Заметив повозку, конные остановились. Комвзвода закричал: «Кадеты проклятые!» и выхватил наган. Наши, услышав конский топот, выскочили из хаты и, увидя конных, бросились бегом, через огороды к реке. Попов и Кузьмин успели добежать и перешли довольно глубокую речку, а Орловский (у него был порок сердца) остановился, сорвал погоны и бросил их далеко в огород. Подскакавшие матросы схватили его… На следующий день на одной заставе был найден труп офицера, убитого и до неузнаваемости изувеченного красными. На батарее решили, что этот убитый и есть Орловский. Похоронили его как Орловского и отслужили по нем панихиды.

Появление в тылу красных конных разъездов было признаком сосредоточения ударной группы против нашего малого отряда, выдвинувшегося вперед. Пушки гремели с двух сторон, а пулеметные очереди на заставах слышались даже ночью и мешали спать. На третий день этого боя командир отряда, полковник Слоновский, объявился больным и уехал в тыл, через село, еще не занятое заходившими в тыл красными. На следующий день и это село было занято. Молодой капитан Большаков, вступивший в командование отрядом, ясным отказом ответил на предложение Кутепова отступить. Он лишь попросил подкрепления. Вокруг шли тяжелые бои и командующий корпусом прислал последний резерв корпуса — Инженерную роту. В это время к большевикам подошла интернациональная часть, состоящая из китайцев и латышей, с сильной артиллерией. Инженерные офицеры в свежих шинелях — «очкастые интеллигенты» — шагали довольно бодро в ногу и пели свою песню:

Китайцы же и латыши через дубовые леса прорывались к стенам обители. Наша батарея настреляла кучи гильз, удерживая интернационалистов, но, пользуясь лесами, они подступили уже близко. Капитан Большаков сам повел тогда «очкастых» в штыковую атаку. Когда впереди послышалось «Ура!», мы двинулись вперед. Штыковой удар инженеров погнал китайцев и коммунистов-латышей. В лесу стало странно тихо и прохладно.

Около большого дуба в луже крови лежал китаец и проколотый штыком широкоплечий латыш. Рядом стоял невысокий, худощавый, довольно тщедушный интеллигент и носовым платком протирал запотевшее пенсне. Его винтовка была прислонена к дереву. Новый поручичий погон был украшен скрещенными молоточками. Поручик тяжело дышал и говорил растерянно: «Я вообще еще никогда не воевал, а тут вдруг — сразу — в штыки! Просто не понимаю, как это я так мог…»

Китайцы и латыши бежали неудержимо.

Когда мы возвращались в село Томаровку, жители приветствовали нас криками «ура!», а капитан Шперлинг приказал бригадному оркестру играть нам встречный марш.

Благодаря этой победе капитана Большакова, стало возможным наступление на станицу Готня, на Курском направлении.

Через полгода после этого памятного победного дня нашелся поручик Орловский, где-то под Воронежем перебежавший опять к нам. Вот его рассказ: «Когда я начал задыхаться и не мог больше бежать, я понял, что пропал. Первое, что я сделал, — сорвал офицерские погоны. Но матросы видели, как я их бросил в пшеницу и, подойдя ко мне, начали их искать. Тут их артиллерия открыла огонь по этому хутору, и гранаты стали близко ложиться от места поисков. Матросы с руганью прекратили поиски и пошли к лошадям. Меня избили и надели мне на голову ведро с яйцами. Желтки потекли мне по лицу и за воротник, и в таком виде я предстал перед командующим советской группой войск Сиверсом. Сивере нацелился на меня из карабина и спросил: «Ты офицер? — мать твою так!» Но я отрицал и сказал, что я мобилизованный, что мой отец — рабочий, а мать — сельская учительница. Сивере не поверил и приказал кого-то привести. Каков был мой ужас, когда пришел солдат нашей Первой батареи, Второго орудия, бежавший недели две тому назад к красным. Солдат был с красной лентой на папахе и с пулеметной лентой через плечо. «Вот эта сволочь, — обратился к пришедшему Сивере, — утверждает, что он не офицер, а мобилизованный, правда ли это?» Солдат внимательно смотрел на меня и долго раздумывал. Он, конечно, с первого взгляда, несмотря на яичные желтки, залившие мне лицо, узнал меня. Долго думал… Трудно сказать, что он думал, но вдруг уверенно сказал Сиверсу: «Нет, это не офицер, я там всех офицеров знаю».

Вспомнил ли он хорошее отношение бывших юнкеров к батарейным солдатам или просто почувствовал жалость к несчастному, сказать трудно. Дело кончилось тем, что Орловского избили еще раз и затем отправили в тыл. Он долго сидел по тюрьмам, потом ему удалось смешаться с группой дезертиров, отправляемых из тюрьмы снова на фронт. Во время осенних боев Орловскому удалось перебежать к казакам.