Фабиан Гарин - Командующий фронтом

Иванцов терпеливо слушал Агеева, словно тот рассказывал историю своей жизни, но когда Агеев намекнул на то, что казак нашел себе приют именно в его, Иванцова, доме, Сергей Кузьмич склонил голову набок, словно так ему удобнее было рассматривать рассказчика, и не спеша ответил по слогам:

— Ни-ко-го я не пря-тал.

— Стахеев-то приводил к тебе казака?

— Приводить — приводил, а кто он, казак или золотарь, мне почем знать?

— Колючий нынче народ пошел, — заметил Агеев.

— С чего это ты колючим меня называешь? Чем я тебя уколол?

— Пошутил я, — смутился Агеев. — А ты, Сергей Кузьмич, в обиду… Я ведь тебе плохого ничего не желаю.

— И я тебе плохого не желаю.

— Да ты мне веришь? — уже раздраженно спросил Агеев.

— Если попросишь взаймы двадцать рублей — дам.

— Почему двадцать?

— У меня большие деньги не водятся.

Агеев растерянно пожал плечами. Ольга Андреевна, нетерпеливо слушавшая разговор Агеева с Иванцовым, пришла к выводу, что машинист не переубедит старика-железнодорожника, и решила вмешаться в разговор.

— Извините, товарищ Иванцов, — сказала она и запнулась, испугавшись того, что произнесла слово «товарищ», но Сергей Кузьмич, наоборот, почувствовал в этом обращении большую женскую искренность. — Меня, Сергей Кузьмич, вы вовсе не знаете и видите в первый раз. Я не собираюсь одалживать у вас денег и давать вам взаймы — их у меня тоже нет. Не гневайтесь на Агеева, что он меня привел к вам, горе привело. А вас я прошу об одном: передайте моему брату эту записку, — и Ольга Андреевна протянула письмецо, заранее написанное на кухне у Никитиной.

Иванцов доверчиво посмотрел на озабоченное лицо Ольги Андреевны, на ее сдвинутые брови с грустными глазами и развел руками:

— Где же я его увижу? Пришел человек — и ушел.

— Но может ведь случиться, что снова придет, не правда ли? Вы ему тогда и отдайте.

— Ладно, — согласился он и без большой охоты взял из рук Ольги Андреевны записку.

После ухода Агеева и Ольги Марфа Лукьяновна закрыла дверь и недовольно сказала:

— Как бы этот казак не накликал на нас беду.

— Чего ершишься? Если не народ будет помогать им (он побоялся сказать вслух «партизанам»), то кто еще поможет? Может, и нашего Ванюшу хранят…

— Чего же ты на людей набросился?

— Одно к другому не касается, может, они с тайной мыслью пришли, может, выведать что хотят. Дай-ка мне очки, почитаю, что она пишет.

Марфа Лукьяновна поднесла мужу очки, и он, старательно надев их на переносицу, спрятал дужки за уши. Потом развернул записку и медленно стал читать вполголоса:

«Степушка, я здесь у Агеева, на квартире у вдовы Никитиной. Оля».

— А ведь правду пишет, никакого такого страху нет. Может, снесешь, Марфа?

— Ложись спать, — ответила жена, — за ночь, чего доброго, еще передумаешь.

Утром, после ухода мужа на работу, Марфа Лукьяновна вспомнила про Ольгу, и в сердце прокралась жалость к молодой и тихой женщине. Достав записку, спрятанную Сергеем Кузьмичом под клеенку, она надела поношенный салоп, укутала голову платком и направилась к сестре.

Пелагея встретила Марфу Лукьяновну без особой радости, хотя сестры питали друг к другу большую привязанность.

— Где твой бородач? — спросила, усаживаясь, Марфа.

— Ушел в тайгу и не вернулся.

— Скажи на милость! Слезно просил устроить его с дружком, а устроили — ушел.

Пелагея, не выпуская шитья из рук, даже не взглянула на сестру. Она помнила просьбу Степана и в точности ответила: «Ушел в тайгу и не вернулся». Марфа же не стала допытываться, встала и, положив записку на подоконник, сказала:

— Если придет — отдай!

Ночью, закрывая дверь за своими таинственными жильцами, Пелагея вспомнила про записку и сказала:

— Приходила Марфа и оставила записку.

— Мне, что ли? — спросил в темноте Безуглов.

— Может, тебе, а может, твоему дружку.

Безуглов, словно ужаленный, подскочил к хозяйке и стал шарить в карманах, ища коробок со спичками. Пелагея протянула ему записку.

— На вот, возьми!

Накинув тулуп на голову, Степан чиркнул спичкой и передал записку Лазо. И тут произошло совершенно неожиданное: Лазо быстро пробежал записку, погасил огонек и, обхватив Степана, с которого свалился тулуп на пол, крепко сжал казака, прошептав ему на ухо:

— Олюшка жива!

Всю ночь Лазо и Безуглов не сомкнули глаз. Укрывшись тулупами, они тихо беседовали, строя планы встречи с Ольгой и предстоящего отъезда. А утром они ушли как ни в чем не бывало в тайгу.

Встреча с Ольгой Андреевной произошла ночью в доме Пелагеи. Много часов они просидели без огня и говорили. Агеев рассказал, что Стахеев собирается уйти в тайгу на розыски партизанского отряда Машкова, который якобы сильно тревожит японцев.

— Ай да Виктор! — вспомнил Лазо командира бронепоезда «За власть Советов».

Перед самым рассветом было решено: Безуглову и Стахееву пробраться к Машкову и остаться у него в отряде, квартиры Никитиной и Пелагеи Лукьяновны сделать явками, Лазо и Ольге выехать во Владивосток.

Через неделю Агеев принес подложный паспорт для Лазо, бритвенный прибор и чемоданчик, а Пелагея Лукьяновна сшила ему скромный костюм: штаны и толстовку. Лазо решили устроить в классном вагоне, купив ему билет, а Ольгу усадить в теплушку.

Прощались трогательно. Безуглов крепился, но под конец не выдержал и прослезился. Лазо долго не выпускал его из объятий и дал ему клятву приехать после победы в станицу. Один Агеев был серьезен и по обыкновению молчалив.

В морозный декабрьский вечер Лазо и его друзья вышли из дома Пелагеи Лукьяновны и, крепко пожав ей руку, исчезли в темноте.

Деревья стояли в белоснежном уборе. В захолодевшем синем небе несся звон — высоко-высоко звенели серебряные бубенцы. В небе блистала луна, а вокруг нее — радужные кольца.

Поезд шел на Владивосток.

В теплушке, съежившись от холода, сидели люди с голодными глазами, отмороженными ногами, обмотанными в тряпье. Поезд останавливался на всех станциях — скрипели буфера. Снаружи били прикладами в дверь.

— Открой! Вылезай!

Кряхтя и охая, люди с трудом открывали дверь и в вагон, пропахший человеческим потом, чесноком и луком, врывался морозный воздух.

Два офицера в бекешах, воротники белые, — не разберешь: не то из смушки, не то заиндевели, — спросили:

— Кто едет?

— Больные! — ответил бойкий паренек за всех. Он дрожал от холода, втянув шею в воротник рваной шинели.

— Большевики есть?

— Избави бог!

Офицеры отошли. Дверь с грохотом закрылась. Озябшие от холода прижимались друг к другу и с трудом засыпали. Не спала одна Ольга. Если бы нашелся доносчик, белогвардейцы тотчас бы ее арестовали, но ехавшие сдержали слово — они обещали молчать, спрятав Ольгу в угол теплушки.