Давид Шор - Воспоминания

Прошло всего 4–3 месяца [241]со времени моего знакомства с Сафоновым, а между тем я чувствовал, что расстаться с ним невозможно. Я полюбил и оценил в нем не только превосходного учителя и музыканта, но и чуткого прекрасного человека. За короткое время я сделал у него то, что у другого не делал годами.

Нелегко было мне расстаться с Петербургом, где я был так или иначе устроен, имел уроки, знакомых, друзей и — главное — оставлял будущую подругу жизни. И, несмотря на все это, я ответил Сафонову, что поеду за ним в Москву, но что мне там будет трудно устроиться на первых порах. В ответ я получил следующее письмо:

“Любезный Давид Соломонович,

письмо Ваше я получил и отчасти предвидел Ваше решение, которое вполне одобряю, и вовсе не из личных только моих чувств. Так как вопрос мой решу не раньше половины сентября, то Вам остается только работать это время по — прежнему, не теряя времени и не падая духом. Бог даст, все устроится к лучшему. Приеду в Петербург, и там выяснятся все обстоятельства. Во всяком случае, напишите мне еще раз в начале сентября о консерваторских делах, но сами не разглашайте моего сообщения, если К. Ю. [242]сам не будет говорить об этом.

Ваш В. Сафонов” [243].

Осенью 85‑го года мы были в Москве. В то время Сафонова никто не знал, и, естественно, встреча не являла должного доверия. Кроме С. И. Танеева, упорно добивавшегося приглашения Сафонова и дружески к нему расположенного, вся консерватория отнеслась к новому профессору если не враждебно, то крайне неприветливо. Одна партия в лице Э. А. Лангера и его бывших учеников относилась прямо враждебно, а другая — (Кашкин, Зверев и др.) приняла выжидательное положение по отношению к новому профессору. Впрочем, Н. Д. Кашкин — почтенный и уважаемый ветеран Московской консерватории, личный друг Н. Рубинштейна и Чайковского — скоро оценил Сафонова и всячески облегчал молодому профессору и виртуозу первые шаги [в] его музыкальной деятельности. Н. С. Зверев тоже скоро подружился с Сафоновым, и ряд выдающихся учеников от него впоследствии перешли к новому профессору. Но Сафонову приходилось разбивать лед недоверия настойчиво и упорно не только по отношению [к] сотоварищ[ам], но и в отношении учащихся. Молодому профессору пришлось на первых порах идти против течения, т. е. надо было разрушить установившиеся традиции, специфически московские, и внедрять более разумные и правильные взгляды в вопросах, как чисто фортепианной игры, так и художественного творчества. Перешедшим на 6‑й курс казалось странным и обидным играть легкие этюды или сочинения Моцарта и т. п., и так как у разнородного и разнокалиберного класса не было ни настоящей, удобной и естественной постановки руки, ни правильного взгляда на задачи художественного исполнения, то Сафонову пришлось на первых порах проделать немало черной работы и положить много труда и энергии, чтобы получить какие — либо результаты. В это время я почти ежедневно бывал в классе, и часто — после утомительного дня работы — Сафонов звал меня с собой в Лоскутную, где он обедал. Там он часто жаловался, что ему достался трудный класс, а я, уже познакомившись со своими новыми товарищами и убедившись, что это все народ серьезный, готовый работать, утешал его. И действительно, в самом скором времени класс проникся любовью и доверием к новому профессору, и он мог требовать все, что угодно. На шестом и седьмом курсах охотно играли 2‑х и 3‑голосные инвенции Баха, этюды Черни ор. 229, Крамера и т. п., Гуммеля, Моцарта, Фильда, Мендельсона, Тальберга. Учащиеся проникались сознанием, что легких вешей нет и что исполнить в совершенстве сонату Моцарта — составляет почтенную художественную задачу. Постепенно создавалась дружеская музыкальная семья, объединенная любовью к своему учителю и горячим стремлением совершенствоваться в искусстве. Класс улучшался не по дням, а по часам. Сафонов не шадил ни времени, ни труда. Не связанный материальной необходимостью набирать частные уроки или переполнять свой класс в консерватории, он не ограничивался казенным получасовым пайком для ученика, а часто — почти ежедневно, — закончив занятия в консерватории в положенное время, он продолжал работать с нами у себя дома до поздней ночи. Чувствовалось, что “благо” учащихся составляло и “благо” учителя, и это взаимное благожелательство давало исключительно благотворные результаты. Сафонов не ограничивался обучением игры на фортепиано. Он обнаруживал огромное понимание значения искусства, глубоко и искренне любил его, умел ценить красоту всех эпох и времен и благодаря своей образованности раскрывал перед нами новые горизонты. Кроме того, он отлично разбирался в людях, характерах, правильно оценивал дарования, умел каждого направить, считаясь с индивидуальностью, и при всем том был требователен и строг. Направив всю свою энергию на педагогическую деятельность, Сафонов раскрывал перед нами все лучшие стороны своей души. Это был добрый, заботливый учитель, внимательный к духовт ным и житейским нуждам своих учеников. Сафонов, нэбалов ашн лйИ не только учеников. Сафонов, избалованный благоприятными условиями жизни, необычайно чутко относился к нуждающимся. Мне приходилось исполнять такого рода поручения его, особенно перед Пасхой, которые глубоко трогали меня и сильнее привязывали к любимому учителю. Словом, Сафонов этого периода — превосходный учитель, превосходный художник и чудесный человек. Соответственно этому вокруг него создалась совершенно исключительная атмосфера… Дома — теплый, сердечный, здоровый, семейный уют; в классе — взаимнолюбовное и трудовое отношение к делу, в обществе — ряд благожелательных и расположенных друзей; в консерватории — постепенное признание товарищами достоинств нового коллеги и увеличение его сторонников, среди которых сердечной простотой и искренностью особенно отличался молодой директор С. И. Танеев. Не раз заходил он к нам в класс во время занятий и со свойственной ему прямотой, не стесняясь присутствием учеников, обращался к своему новому товарищу за советами относительно разных приемов фортепианной игры. Все это поднимало в наших глазах престиж учителя, и каждый из нас старался изо всех сил ему угодить. Одна из исключительных заслуг Сафонова заключалась в том, что он умел возбудить такой интерес к искусству, который не остывал и во всей последующей жизни. Москва постепенно покрывалась сетью музыкальных школ, и целый ряд полезных и преданных делу музыкальных деятелей продолжал дорогое Сафонову музыкальное просвещение. Можно смело утверждать, что Сафонов дал направление всей музыкальной жизни Москвы, и это не будет преувеличением. Его влияние продолжается до сих пор. Не будучи предназначен воспитанием и образованием к специально музыкальной карьере, он имел, однако, счастье работать под руководством таких корифеев фортепианной игры, как Лешетипкий и Брассен. Объединив в своем лице два совершенно противоположных направления, он сумел разумным и тонким подбором усвоить все лучшее из них и создать свою, сафоновскую школу. давшую таких виртуозов, как Левин. Скрябин. Мейчик. Шербина-Бекман. Пресман. Самуэльсон. Иссерлис. Беклемишев. Николаев. Метнер. Демьянова — Шапкая. Калюжная. Кенеман. Ружиикий. Гедике. Фульда. Кашперова и многих других, имен которых не помню. А главное, из его класса вышел ряд превосходных музыкальных деятелей.