Давид Шор - Воспоминания

Революцию и последовавшую за ней коммунистическую диктатуру Шор воспринял противоречиво. С одной стороны, его привлекала коммунистическая идея всеобщего братства народов. К тому же новая национальная политика сделала возможным для него преподавание в консерватории. С 1918 г. Шор ведет классы фортепиано и камерного ансамбля в Московской консерватории. В 1919 г. ему присваивают звание профессора. С другой стороны, его угнетало насилие, сопровождавшее приход и пребывание у власти большевиков. Однако он считал, что террор — “недоразумение”, которое можно исправить, если открыть глаза правительству на творящийся произвол. В письме своему другу, пианисту и композитору Эмилию Розенову (1861–1935), Шор описывает одно из таких “недоразумений”:

“В Москве был фабрикант красок, Файвел Маркович Шапиро. Он был в числе арестованных в [19]21 году в Москве членов сионистской конференции. Вот когда я начал особенно усиленно хлопотать. Я доказывал Курскому абсурдность обвинений. Говорили, что у сионистов нашли пироксилиновые шашки и т. п. Во время концерта, посвященного памяти Герцля, на устройство которого я получил разрешение от Каменева, я публично с эстрады заявил 2000-ной публике, что правительство введено в заблуждение, что все обвинения ложны и что я приглашаю присутствующих выразить сочувствие заключенным. Вся аудитория поднялась как один человек […]. Запели Атикву [57]. До сих пор не понимаю, как это мне даром прошло” [58].

Как известному музыканту, лояльно относившемуся к новому режиму, Шору подобные акции действительно “сходили с рук”. Более того, он и руководимое им “Московское трио” были постоянными гостями на культурных мероприятиях в Кремле.

“[…] засевшие в недалеком Кремле большевики […] приглашают в Кремль трио ‘Шор, Крейн и Эрлих 821 и слушают музыку чуть ли не со слезами на глазах” [59].

Одно из подобных мероприятий, 23 апреля 1920 г., описано в воспоминаниях Шора.

“[…] был день рождения Ленина [60]. Ему минуло 50 лет, и ‘партия решила торжественно отпраздновать этот день, тем более, что сам Ленин говорил: ‘Стыдно жить после 50 лет.‘ […] была собрана вся головка партии. На эстраде — все комиссары с Троцким [61]во главе, за столом президиума — генеральный секретарь Сталин [62]. Рядом с ним Ольга Дав[ыдовна] Каменева, Каменев и др. — само собой разумеется, что без музыки не могло обойтись такое собрание. Остановились главным образом на инструментальной музыке. Исай Добровейн как пианист, квартет “Страдивариус" и я с Д[авидом] Крейном [исполнили] Крейцерову сонату Бетховена”.

Близость к кремлевскому руководству неоднократно использовалась Шором для подачи просьб и прошений за сионистов и несионистов, преследовавшихся за инакомыслие и деятельность, не отвечавшую генеральной линии правительства. Дневники Шора 1923 г. пестрят пометками следующего содержания:

4 ноября 1923 г.: “[…] А тут еще приговор по Морскому Ведомству, где к смертной казни приговорены 10–12 человек. Надо хлопотать. Я написал Каменеву и молю о смягчении. Есть некоторая надежда, так как 7‑го празднование 6‑й годовщины революции”.

8 ноября 1923 г.: “[…] Опять смертные приговоры в Петропавловске. Дело у Петра Гермогеновича. Надо что — нибудь сделать. […] Я дал письмо Смидовичу [63], в котором пишу, что пора отменить смертные приговоры. Как он отнесется, не знаю. 1„.] Смидович отнесся как всегда хорошо. Надеюсь что, быть может, удастся спасти 4‑х, напрасно приговоренных к смертной казни.” [64]

12 ноября 1923 г.: “[…] До 12 час[ов] ночи я все порывался в Кремль. Тяжело и трудно просить, а необходимо”.

3 декабря 1923 г.: “[…] Каменев был немного утомлен и расстроен. Меня выслушал со вниманием и обещал принять во вторник. Просил его также […] и за право свободного преподавания еврейского языка. […] Я поиграл Шопена и после ужина удалился” [65].

В 1924 г. Шор обратился во ВЦИК и лично к Каменеву с просьбой заменить ссылку арестованным членам центрального бюро хе-Халуца [66]высылкой в Палестину. По рекомендации Каменева, как пишет Шор в дневниках 1924 г., советское правительство заменило ссылку в Сибирь высылкой (без права возврата) в Палестину [67]. В 1925 г. лидер московских сионистов Ицхак Рабинович (1887–1971) и Шор ведут переговоры с правительством Советской России о прекращении гонений на сионистов и легализации алии [68]. Акциями защиты сопровождалось и участие Шора в работе открывшегося с 1918 г. театра- студии на иврите “Габима”, под руководством актера и режиссера Нахума Цемаха (1887–1939), где некоторое время он читает лекции по музыке; для тех артистов театра, которые желали ознакомиться с теоретическими основами музыкальной дикции и музыкальной интонации. В 1924 г. вместе с группой деятелей культуры и ученых Шор участвует в акции протеста против преследования языка иврит. В небольшом эссе о “Габиме”, написанном в 30‑е годы, Шор вспоминает:

“[…] нами были предприняты всевозможные хлопоты за язык. Решили подать меморандум правительству. К участию в его составлении были привлечены самые разнообразные общественные деятели: Каменецкий [69]и Тубянский из Петрограда, Ген /учитель/ из Киева, д-р Л. Быховский, Садин Гольберг, поэт Гофштейн [70], Гнесин и я. Решили подать меморандум власть имущим и объяснить, что только “недоразумение" могло создать запрещение языка” [71].

Отношение Шора к коммунистическому террору как к “недоразумению” не претерпело значительных изменений за период 1919–1925. Поразительно упорство, с которым он верил в силу убеждения словом; на протяжении шести лет он ходил в Кремль, доказывал, убеждал и просил. “Последние пять — шесть лет целиком отданы общественности”, — писал Шор Розенову [72].

Этот период сам Шор определил как духовный кризис. Музыкально — преподавательская деятельность его практически ограничена стенами Московской консерватории, концертная — из служения искусству превратилась в обязанность “придворного” музыканта, пользующегося ’’сентиментальными слезами ‘великих мира сего, чтобы выхлопотать помилование для невинно осужденных” [73]. В это время значительно ухудшилось и материальное положение Шора. Сбережения, накопленные им за 40 лет концертной деятельности, пропали во время революции. Консерватория платила мизерное жалованье, которого едва хватало на жизнь.“[…] если мне приходилось из — за погоды или боли в ноге брать извощика, — продолжает Шор в письме к Розенову, — то мне приходилось уплачивать ему столько, сколько я получал за несколько часов работы” [74]. Привыкший к не роскошной, но достаточно обеспеченной жизни, Шор столкнулся с проблемой физического выживания, когда “2 пуда муки и полпуда сахару […] было целое богатство”. В короткий срок “от ужасных условий […] тогдашней действительности” [75]Шор теряет одного за другим родных и близких ему людей. 4 марта 1920 г. от воспаления легких умерла его жена. В один день с ней умирает брат Шора Иосиф, заразавшись сыпным тифом от своих пациентов. Год спустя умирают в Симферополе отец и мать, “пережив все ужасы Крымской эпопеи, когда там свирепствовал Бела Кун” [76]. Старший брат, Лев, проработав 40 лет преподавателем музыки в Пензе, вернувшись с семьей в 1923 г. в Москву, через три месяца заболевает и умирает от паралича сердца. Давид Шор содержит в клинике его душевнобольную жену. В его доме нашла приют и шестнадцатилетняя дочь брата, оставшаяся практически сиротой. Третий брат умирает в это же время в Симферополе, оставив вдову с тремя детьми, заботу о которых принял на себя Давид Шор. “[…] я никогда не брал, а всегда только давал […] события последних лет вынудили меня подумать о себе”. Шор всерьез засобирался в Палестину, надеясь обрести там удовлетворение от достойного применения своих опыта и знаний музыканта и педагога, В это тяжелое время в Москве он образовал союз музыкантов, в который вошли кроме самого Шора Энгель, Крейн, Гнесин и Мильнер, “для создания будущей музыкальной акаде мии в Палестине.”