Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

Разувшись, не снимая брюк и гимнастерки, я залез под одеяло, решив до прихода Пашки немного поспать. Напрасно. Не прошло и нескольких минут, как я почувствовал, что по моей шее, по рукам и ногам что-то ползает. Я затаился. Но больше пяти минут лежать не мог. Боясь, что на ногах и руках, отбиваясь от кровососущей твари, оставлю точно такие же следы, какие видел на стенах комнаты, встал, зажег свет и ужаснулся: по стенке, над кроватью Толика целыми стаями ползали клопы. И, словно ведомые каким-то инстинктом, они быстро ползли не к потолку, не в сторону соседней пустой кровати, а к кровати Толика. Судя по особому, мне знакомому с детства омерзительному клопиному запаху, я понял, что несколько штук я все-таки раздавил. Дождавшись, когда испуганные светом клопы спрячутся в свои тайники, насыпал в носки крепкого самосада, почти полкисета высыпал за рукава и за воротник гимнастерки и снова лег, но одеялом укрываться не стал. Мысленно решил: «Если минут за пять успею уснуть, то потом они меня уже не разбудят».

Мои надежды и намерения оказались напрасными. Табака клопы не боятся. Теперь, как показалось мне, они стали еще злее и нахрапистее. Забирались под майку, на живот, в трусы, на грудь… Даже на фронте, коротая ночи под брезентом на снегу и в пропитанных запахом портянок и пота блиндажах, таких испытаний я не переживал.

Когда ко мне постучал Пашка Степин, я уже успел, раздевшись до трусов, вытрясти из гимнастерки и брюк виновников моего беспокойного «сна». От чая я отказался. Дорогой на завод разговор у нас не клеился. У въездных ворот рядом с проходной на стенде «Ударников социалистического труда» под стеклом висело десятка два фотографий. Среди них мне сразу бросилось в глаза лицо Анатолия. Его улыбку я хорошо знал. Так улыбался он, когда в следующую минуту собирался подколоть кого-то остротой.

Сразу же при входе в цех на меня обрушился грохот тяжелых железных прессов, отсветы вспышек электросварки и какой-то время от времени нарастающий чугунный гул. Для меня, по рождению сельского жителя, все здесь казалось чужим. Я шел следом за Степиным между рядами непонятных мне станков. И вдруг… Хотя брат стоял спиной ко мне, но по фигуре, по движению рук я узнал его сразу. До конца смены, судя по часам, висевшим на станине крана, оставалось еще семь минут. Мы остановились. Я любовался точными и ловкими движениями рук Анатолия, в которых он держал длинные железные клещи. Подхватывая за конец вынырнувшую из многотонного чугунного вала ленту раскаленного металла, еще не успевшего потерять свой малиновый цвет, он направлял ее влево под такой же чугунный вал и наблюдал до тех пор, пока вся она под него не уходила. Секунды через три из-под правого вала прокатного стана снова выползал конец ленты, на который ложились железные клещи.

Мое нетерпение передалось Пашке. Он слегка тронул меня за локоть и дал знать, что идет менять товарища.

Прошло четыре с половиной года, как мы расстались с Толиком. Это было в октябре сорок первого. Тогда ему исполнилось всего пятнадцать лет. Мне почему-то казалось, что он ниже меня ростом, но когда брат, повернувшись ко мне, вскинул руки для объятья, сразу понял — младший братишка меня перерос. От радости Толик не находил слов. Дорогой в общежитие я рассказал ему о клопах, которые чуть не съели меня. Он печально улыбнулся.

Узнав, что две последние ночи я почти не спал, Толик отвел меня к одинокой старушке, которая жила через два дома от их общежития. В ней я узнал дежурную, поднявшую с тумбочки голову лишь тогда, когда мы с Пашкой Степиным уходили на завод. Старушка, которую Толик называл тетей Пашей, постелила нам постель на двоих. Завтрак был роскошным. Я выложил на стол все, что положила в дорогу мама. Поставил и бутылку водки. Мы позволили себе выпить лишь по стопке, по второй наливать я не стал — день предстоял сложным и трудным: ведь я приехал выручать брата. Угостил я и тетю Пашу. Она позавтракала вместе с нами. Хвалила курицу и домашнее сало. А когда мы, поставив будильник на два часа, легли, накрыла нас своим ватным одеялом, перекрестила и, что-то нашептывая, тихо закрыла за собой дверь.

Я рассказывал Толику о житье-бытье в Убинске, о Петьке, который вымахал так, что потолок достает чуть ли не локтем. И умолк лишь тогда, когда услышал легкий храп брата и понял, что он крепко заснул.

Уснул я не сразу. Почему-то вспомнился первомайский праздничный вечер в сельском клубе. Показывали концерт школьной художественной самодеятельности. Играли чеховский спектакль, потом Степка Сало плясал матросское «яблочко» и «вальс-чечетку», старшеклассник Иван Слупов читал юмористические рассказы, а Белов — «Песнь о купце Калашникове». Только с физкультурной пирамидой у старшеклассников получился конфуз. У одного из парней, Коли Иванова, стоявших в первом опорном этаже, как на грех, лопнула резинка у трусов, и они скользнули с ног на пол. Вряд ли зрительный зал сельского клуба за сорок лет его существования слышал такой взрыв хохота, криков, аплодисментов и свиста. На самом верху трехэтажной пирамиды, почти касаясь головой потолка, стоял наш Толик, а в нижнем кругу пирамиды — Мишка. Пирамида начала рушиться, когда Колька, повиснув руками на плечах соседей, пытался плюхнуться голым задом на пол сцены. Но я так испугался за Толика, что мне было не до смеха и аплодисментов. Он же весьма удачно упал на кучу рухнувшей пирамиды, первым выскочил из рассыпавшегося клубка мальчишеских тел и юркнул за кулисы. Дали занавес, но зал еще долго покатывался от смеха и оглашался криками «бис». Вышедший на авансцену конферансье, так и не дождавшись тишины зрительного зала, объявил:

— А сейчас, дорогие друзья, вы увидите чудо пластики. Ученик четвертого класса Толя Лазутин исполнит «баланс со стаканом воды».

Когда поднялся занавес, на сцену вышел наш худенький Толик. В руках он держал стеклянный граненый стакан. Конферансье налил в него из чайника воды, капнул туда химических чернил и размешал подкрашенную воду карандашом. Завороженный ожиданием чего-то непонятного, зал замер.

Толик, запрокинув голову, медленно, не дыша, поставил стакан на лоб и плавно начал танцевать. Несколько раз присаживался и вставал. Потом, вытянув перед собой руки, стал медленно ложиться на спину. Если две-три минуты назад, когда шло приготовление к номеру «баланса», в зале слышались всплески смеха и гогота, то теперь, когда Толя подходил к кульминации своего номера, публика в задних рядах встала. То, что дома во время тренировок Толя называл «поворот на правый бок», «поворот на грудь», «поворот на левый бок», «на спину», на сцене сельского клуба, вмещавшего более трехсот человек, являло пластическую красоту по-змеиному гибкого мальчишеского тела. Я затаил дыхание. С пола Толя поднимался медленно. Было видно, что он, как никогда, волновался. Встав, он резко взмахнул рукой, разбрызгивая воду из стакана к потолку, где висела лампа-молния, и вышел к барьеру авансцены, низко поклонившись публике.