Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

После второго заезда я больше не рвался прокатиться. Но на аттракционах мы по-прежнему пропадали. С вечера отец давал каждому из нас по пятаку на мороженое, и прямо с озера мы спешили на площадь перед школой.

Однажды крупно повезло Мишке. Администраторша аттракциона предложила ребятне вымести сор под площадкой качелей, полить землю водой, чтобы во время взлетов лодок из щелей не поднималась пыль. Мальчишки охотно согласились, тем более, что обещано было бесплатное катание. Схватили метлу, веники-окомёлки и нырнули под деревянный наст. Через несколько минут, не закончив дела, мой братень вылез из-под настила. Ему почему-то расхотелось работать.

— Ты что? — удивился я. — Ведь бесплатно же катать будут!.. Сами же просили?!

Мишка многозначительно мигнул и кивком головы позвал за собой. За школьной кочегаркой, в углу, между штабелями дров, он, оглядевшись, разжал кулак, и я увидел в его ладони серебряный полтинник. В те годы эти монеты с профилем молотобойца, поднявшего над наковальней молот, были широко в ходу.

— Пойдем!.. Возьмем мороженого и конфет…

Мы так и сделали: тут же съели по две порции мороженого, а конфеты принесли Толику, который в этот день с утра отправился со своими ровесниками в камышовые плавни ставить плёнки на уток.

Находка Мишки нарушила мой сон и покой. На следующий же день, улучив момент, когда кассирша была занята проверкой билетов, я незаметно прошмыгнул в лазейку под настил качелей. Огляделся. Над головой, сквозь щели между досок голубели полоски неба. Потом мои глаза жадно забегали по земле. Я искал не что-нибудь, а именно полтинник, как будто он, словно двойник Мишкиного, где-то обязательно ждет меня. Искал я упорно, но так ничего и не нашел. И вдруг, когда уже собирался вынырнуть из-под дощатого настила, в глаза мне бросился какой-то непонятный предмет, лежавший в углу. Я наклонился и поднял свою находку. Никогда раньше я не видел ничего подобного: ведь мне не приходилось бывать в учреждениях. Однако понять-то я понял, что это такое, и почему-то вслух радостно воскликнул:

— Печать!..

Воровато оглядевшись, я спрятал ее в карман.

Вот тут я, признаться, погрешил перед старшим братом, который вчера свою находку сразу же, по-рыцарски, разделил со мной. Я и сейчас испытываю угрызения совести перед памятью моего любимого брата, сложившего свою буйную голову при освобождении древней земли новгородской.

Зажав печать в кулаке, я мчался до самого дома, не вытаскивая правую руку из кармана. Со своей находкой я связывал нечто смутное, но особо значительное и очень ценное, словно нашел ключ к спрятанным сокровищам, о которых не раз слышал в ночном у костра.

Первое, что я решил сделать — попробовать печать в работе, для чего смачно лизнул ее языком и, раскрыв где-то на середине бабушкино Евангелие, резко опустил на лист. Радости моей не было предела. В эту минуту я чувствовал себя обладателем могущественного волшебного ключа, о силе и значении которого скорее всего смутно догадывался, чем реально его оценивал. Сидя на чердаке под висевшими на жерди связками еще не просохших душистых березовых веников, которые бабушка вязала на зиму, я исступленно ставил печати на листы Евангелия до тех пор, пока не слизал языком с нее всю чернильную мастику и оттиски сделались почти незаметными. Но тут я вспомнил про химические чернила, что стояли у нас на полке в шкапчике. У каждого брата был свой пузырек-чернильница. Мой почему-то оказался пуст, и в нем на дне виднелась засохшая муха.

«Мишкина работа», — подумал я с обидой и из угла шкапчика с самой верхней полки достал его чернильницу. Только теперь меня осенило, что будет с моей богомольной бабушкой, когда она увидит на листках Евангелия печати нечистого духа. Я спрятал Евангелие за божницу, где обычно лежала книга, и в тоске посмотрел на сосновую этажерку, любовно отделанную отцом. На ней стопками лежали учебники, прошлогодние тетради и несколько книг, зачитанных до сального лоска на обложках. Мой выбор сразу же пал на самую дорогую из них — «Историю гражданской войны», подаренную Сереже за отличное окончание пятого класса. Эту книгу все мы, братья, знали чуть ли не наизусть, ее часто аккуратно и бережно листал наш сосед Петр Николаевич Федоскин, некогда служивший в Первой конной армии Буденного. Когда он, листая книгу (при этом я заметил: он никогда не слюнявил указательный палец правой руки, как это делали мы, а наловчился переворачивать листы каким-то особым, еле уловимым прикосновением пальца к обрезу книги) и разглядывая в ней картинки, доходил до портрета Буденного, то сразу же менялся в лице. Казалось, забыв обо всем на свете, он на глазах светлел лицом, розовел и, подкручивая без того лихо взвихренные усы, беззвучно шевеля губами, читал. Мы, хоть и были озорными, но в нужный момент оказывались догадливыми. Видя, что наше присутствие мешает Петру Николаевичу сосредоточиться и полностью отдаться во власть нахлынувших воспоминаний, незаметно ускользали из горенки, оставляя его одного.

И вот, макая перо в чернила, я принялся мазать им лицевой кругляш печати. Первый же оттиск на одном из последних листов книги расплылся в сплошное чернильное пятно. Второй и третий отпечатки были получше. Но буквы все равно не читались. Тогда я попробовал прибегнуть к уже знакомому мне методу: лизнуть печать языком. Лизал усердно, не дыша, опускал печать на поля страниц аккуратно, прижимал, но оттиски были почти незаметными. Даже расстроился, сличив новые оттиски с теми, что отпечатались на Евангелии.

Вот за этим-то занятием и застал меня Мишка. Он еще из палисадника заметил по моему лицу, что я занимаюсь чем-то запретным. Перед братом у меня почти никогда не было тайн, но здесь я быстро спрятал находку, чтобы не получить пару хороших оплеух за порчу бабушкиного Евангелия и дарственной книги.

Мишка поднес к моему носу крепко сжатый кулак, от которого пахло табачным дымом. Я догадался, что он только что курил.

— Говори — что делал?! — угрожающе произнес он сквозь зубы.

— Я?.. Ничего!.. Я так просто… сидел… — пролепетал я.

— Говори, или изуродую, как Бог черепаху! Зачем взял мои чернила? Зачем вытащил «Гражданскую войну»?

Тут Мишка одной рукой схватил меня за косоворотку. Это подействовало, и я уже решил открыть брату свою тайну, но он другой рукой взял меня за шиворот и поднес к лицу осколок зеркала, перед которым обычно брились отец и дядя. И тут я во всей красе увидал свой лик с чернильными губами и фиолетовым языком. Короче, я во всем сознался и отдал печать Мишке. Тот долго и внимательно ее рассматривал, заставил меня два раза лизнуть ее («Чернее язык не будет») и попробовал сделать оттиск на одной из своих исписанных тетрадей. Теперь он стал уже еле заметен, буквы совсем не просматривались.