Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

Вот-те красиво, думаю: меня туда приняли, выказали доверие и, своего рода, признание, а я им теперь пиши, что отказываюсь, мол, от вашего доверия и признания. Не сговорились мы тут с Кузнецовым. Мне, — веду волынку, — всё равно в какой Союз вступать, могу и в тот, и в этот одновременно, но ради одного — ни с того ни с сего отрекаться от другого (в который по воле случая на чуть-чуть всего раньше попал) — нет желания. Поликарпович ни уговаривать не стал, ни попрекать: что случилось — случилось. Просто ответил, что сразу в оба Союза — нельзя, да тем (то есть ничем) разговор и кончился.

(Хотя, чего греха таить, ближе-то мне, конечно, «кузнецовский», а не «кушнеровский» Союз — почти все мои лично знакомые литераторы — как раз в нём, в «писателей России» состоят, а не в «российских писателей», в который меня вот занесло. Во всяком случае, хотя бы его отделение у нас в Коми есть: правление, выборы там, собрания, кумовство опять же. А вот «кушнеровского» Союза, «демократического» — у нас в Коми всех членов — всего-то два с половиной человека. Какой уж тут Союз — только формальность, да разве что членский билет имеется).

Но я, вижу, совсем не о том рассказываю. Всё о себе да о себе, а о Кузнецове — лишь так, мельком, в эпизодах. А и пусть. Что он говорил на своих семинарах в Москве — помню. Что говорил на нашем семинаре в Коми, кого хвалил, а кого громил — помню, притом ещё и на магнитофон всё записывал. А говорить здесь об этом — вдруг расхотелось. Не потому что хотелось бы чего-то, какие-то его стороны, не показывать, а просто вот — хочется уберечь это в себе. Он ведь в моей памяти — просто живой человек. Просто человек, даром что за ним видится, возвышается — Поэт. И воспоминания мои — суть штука личная, интимная.

Были ещё два банкета, один общий, другой потесней. Там уже не было для меня Учителя-Поэта-Юрия-Кузнецова (да и у меня, на местном-то уровне, авторитет тоже не последний). Были просто поэты, кто лучше, кто послабей, но это уже неважно. Среди других и поэт Юрий Кузнецов. И это меня… просто очень радовало. И он тоже читал свои стихи, они у меня записаны на магнитофоне. И был он… неожиданно негордым человеком.

Более видеться с ним мне уже не доводилось. Периодически я, устало продолжая своё безнадёжное дело, отбирал что-то из своих стихов и отправлял их по самым разным журналам (примерно раз-два в месяц — в течение пятнадцати лет). В том числе и в «Наш современник», где заведовал отделом поэзии как раз Юрий Поликарпович. Ответов я, понятное дело, не получал ниоткуда. И от своего бывшего преподавателя — тоже.

Когда вышла его поэма о Христе, написал я ему письмо, причём написал почему-то «на ты», не как ученик, но как поэт поэту. Письмо было не злое, но жёсткое — кроме похвал, я постарался показать ему моменты, показавшиеся мне наиболее неудачными в его поэме (причём по его, кузнецовским, меркам неудачными). Очень меня тогда огорчила его дерзость — писать свое евангелие. Ответа, конечно, не было, да я и не ждал. Обиделся ли он? Не знаю. Во всяком случае, позднее одно письмецо, на одно из моих очередных посланий со стихами в журнал, от него всё-таки было. Отстранённо-официозное. Дескать, уважаемый Владимир Иванович, сообщите Ваши координаты для гонорара и проч. Ответил ему в том же ключе: спешу сообщить и проч.

Стихотворения потом в журнале появились, но было уже такое состояние, когда «нет ничего обидней слишком поздно пришедшего счастья» — и никакой радости это уже принести не могло. Тем более что и узнал-то о публикации я только через полгода через почти случайных людей, а самого журнала так и не видел. Как и гонорара, впрочем (потому и думал, что стихи так и не вышли).

Собственно, всё, что мне хочется сейчас сказать о Кузнецове — о самом Кузнецове, а не моём отношении к нему — я уже сказал (хоть ничего-то я и не сказал). Потому что остальное — ну вот настроение, видимо, такое нашло — повторяю, писать здесь не хочется. Да’ вот…

Игорь Вавилов, мой земляк, один из тех, с кем я поступал в литературный институт и кого долго полагал близким другом, сказал однажды: «Кузнецов дурак. Он проглядел, а мог бы иметь в тебе — такого ученика!» Тяжело было это услышать. Потому что Игорь был… несомненно прав. Ученик ведь не тот, кто учится (я не учился у него; учится — школяр), а тот, кто стремится понять. Или хотя бы запомнить.

В одну из ноябрьских ночей 2003-го прочитал подборку стихов Юрия Кузнецова, опубликованную в сентябрьском номере «Нашего современника». И вздрогнул: такие стихи не то что публиковать — писать нельзя. Ведь жить после них — невозможно… Вечером следующего дня жена сказала: «Юрий Кузнецов умер». — «Как! откуда ты знаешь?» — «По радио передали». Поздно вечером сам слышу в новостях: «…похороны состоялись сегодня в Москве на таком-то кладбище». Позднее видел, как многие возмущались, что некоторые наши информационные каналы («Культура», например) даже не упоминали о кончине такого поэта. Но мне уже до этого не было никакого дела.

В год знакомства, в сентябре 1992-го, Юрий Кузнецов подарил мне (как студенту своего семинара) свою книгу «Избранное». С такой дарственной надписью, которой можно и гордиться, и очень дорожить, сберегая как семейную реликвию. Однажды, сколько-то лет спустя, я в сердцах чуть не отправил ему эту книгу обратно. Слава Богу, этого не сделал. Вот такой ему достался «ученик». Один из учеников. Надеюсь, не последний.

г. Сыктывкар

19–20 июня 2005 г.

Владимир Иванович Цивунинродился в 1959 году в Сыктывкаре. После армии он поступил на биологический факультет Сыктывкарского университета, но потом учёбу бросил. В 1992 году его приняли на заочное отделение в Литинститут и зачислили в семинар Юрия Кузнецова.

— А вы знаете, где я был этим летом? — Спросил Кузнецов, когда мы шумно зашли в аудиторию на творческий семинар в самом начале четвёртого курса. — Я был там, где никто из вас никогда не был, а если и будет когда-нибудь, то очень не скоро… — продолжил он, как обычно, задумчиво всматриваясь в окно.

— Но мы можем отгадать! — Воскликнула всегда жизнерадостная М.

— Бесполезно. — Отрезал мастер. — Даже не пытайтесь.

Какие только города, континенты и страны не возникали перед нами: Гватемала и Арктика, Сингапур и Курилы, когда нашему мысленному взору представал грозный Кузнецов то в окружении папуасов и пальм, то на фоне полярных ледников. Но никто не решался озвучить свою версию, ведь все мы хорошо усвоили ещё с первого курса: «На Руси выскочек и самозванцев не любят!» Кстати, в разряд последних мог угодить любой, одним лишь неосторожным словом. А в мире, столько укромных уголков… и догадаться, куда занесло тем летом Юрия Поликарповича, оказалось совсем непросто.