Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

Трудно поверить, но это факт — в течение двух лет не было ни одного семинара, после которого я вышел бы таким же, каким и вошёл. Каждая встреча с Поэтом была потрясением, была очистительной встряской. После семинара было физическое ощущение, что глаза стали лучше видеть. За неделю незаметно глаза вновь будто затягивало какой-то невидимой тиной. Наступал новый вторник, и я снова попадал в духовный вихрь следующего семинара, и, выходя после него в жизнь, вновь видел мир омытым свежестью, воздух, как после грозы, был насыщен озоном, и дышалось глубоко и радостно. Освежался и углублялся взгляд не только на литературу, но и на человека, на Природу, на жизнь вообще. «Литература, — говорил Кузнецов, — это цвет жизни. А поэзия — цвет литературы».

Моё восприятие каждой встречи с Кузнецовым как потрясения не уникально. В той или иной степени это испытывали все без исключения, присутствовавшие на семинаре. Помню, перед семинаром поэт Алексей Витаков сказал, что поздно вечером он едет на радио, где у него будет прямой эфир. Семинар в тот вторник шёл по возрастающей и завершился на какой-то высокой-высокой, просто заоблачной ноте. Включаю вечером приёмник, ловлю нужную волну и слышу голос Алексея… рассказывающий о семинаре. Конечно, потом он спел под гитару свои стихи и ответил на вопросы ведущей, но в словах, сказанных о семинаре Кузнецова, в его голосе я узнал трепещущие отблески того огня творчества, которые зажёг в нас в тот день Поэт.

Итак, первый семинар, на котором я присутствовал. 9 ноября 1999 года. В аудиторию на втором этаже Литинститута входит Кузнецов. Волосы непричёсаны, костюм несколько помят, внешний вид небрежный. Глаза, кажется, ничего не видят. Походка такая, словно внутри у него полная чаша, из которой он не хочет расплескать ни капли. Взгляд устремлён внутрь, на эту невидимую другими чашу. Он снимает пальто и кладёт его тут же рядом на стол, садится и начинает что-то глухо бубнить себе под нос. Так неожиданно, без предисловий, начинается семинар «Эпитет у Пушкина». Постепенно в аудитории устанавливается тишина, и все начинают напряжённо вслушиваться. Никакие удары Царь-колокола не смогли бы сильнее потрясти слушающего, чем те слова, которые удаётся расслышать.

Русские образовались из славян, когда те смешались с угро-финнами. Сошлись две крайности — дремучий лес и степь. Лес — следопыт, осторожность; степь — удаль, размах, бескрайность. Татары разбавили нас на уровне крови, ничего не дав в мировоззрении. Изменили физиономию и ничего более.

Эпитет появляется тогда, когда есть отношение к предмету. Нет отношения, — нет эпитета. Сейчас стиля нет. «Всё смешалось в доме Облонских». Сейчас эпитет страдает от дистрофии. Яркий эпитет — яркий поэт. Безликий эпитет — безликий поэт.

Гоголь писал о Пушкине: «Его эпитет так отчётист и смел, что иногда один заменяет целое описание».

Начать разговор о пушкинском эпитете с происхождения русских — непонятно, как это могло прийти в голову? Но как всё стоит на своих местах! После Кузнецова трудно представить, что разговор о Пушкине можно начать с чего-то иного, чем с рождения великорусской национальности.

Было два вида семинаров: тематический и разбор стихов учащихся. Что такое разбор стихов — понятно. Другой, наиболее интересный вид занятий с формальной точки зрения представлял собой подборку цитат на избранную тему с краткими пояснениями, замечаниями, рассуждениями Кузнецова. Строго говоря, тематический семинар являлся лекцией, но оставим прежнее название во избежание путаницы.

Подбор тем семинаров говорит сам за себя: Женственность, Безумие, Слава, Родина, Детство, Лицо, Бог, Природа, Тень, Камень, Сон, Чёрный человек, Память, Птица, Плач и Слёзы, Время. Это не случайный щебень на обочине дороги, это краеугольные камни, узлы бытия, символы, те отверстия, через которые человеческий взгляд может увидеть мироздание как живое целое, как Божий мир.

10 октября состоялось обсуждение стихов Д.

Кузнецов:Стихи Д. вызвали унылое чувство неудовлетворения. Два главных начала творчества: мировоззрение и умение выражать мысли и чувства — оба размыты. Д. так и не проснулся. Его мысль не работает. У Лермонтова есть: «пленной мысли раздраженье». Мысль пленена. Высокие слова есть, но они не наполнены. Свежести восприятия нет.

Строка «я миф о мифе напишу» — нелепость. Миф — начало, образующее народы.

Немного напоминает Прасолова.

У Д. почти полная неспособность к творчеству. Нужно героическое усилие. Но вряд ли что будет. Хотелось бы вас, Д., расшевелить, но нечем. Если уж вас трагический излом России не расшевелил, то что тогда уже может расшевелить — не знаю.

Казалось бы, убийственные слова, но они не убивали. Кузнецов у нас на глазах производил огромную работу. В вышеприведённых — всего лишь нескольких — строках ураганные повороты мысли и ювелирная точность в её формулировке. Это было мощно, это было завораживающе красиво. После этого «убийственного разноса» Д. в заключительном слове (так было принято на семинаре) взволнованно, как-то «пробуждённо» сказал: «Ну что ж, будем прорываться!» — «Хорошо!» — резюмировал Кузнецов.

Несмотря на свои «беспощадные разносы» стихотворных подборок поэтов семинара, относился он к ним как к собратьям по цеху. По существу — уважительно, но без дешёвого заигрывания. Однажды обсуждаемого поэта, очень слабого, ругали, кажется, все. Разгром завершил, как обычно, сам Кузнецов. Казалось, крест на творчестве молодого поэта поставлен, однако Кузнецов добавляет: «Но вот это выражение — „давно-далече“ — это хорошо. Пространство и время вместе. Это по-русски. Это хорошо». С каким вниманием и надеждой надо было читать эту очень объёмную подборку, чтобы, перелопатив тонны пустой словесной породы, найти одну песчинку, даже не строку, а одно выражение! Таким образом, у этого поэта в руках оказывалось горчичное зерно, из которого он мог вырастить древо своего поэтического мира. Будет ли выращивать древо или нет — это его дело, но на живое зерно Кузнецов ему указал.

До того, как я попал на семинар, я, конечно, знал, что есть гении, у которых каждая мысль имеет океанскую глубину и звёздную высоту одновременно. Однако представление о гениальности было бы книжным, если бы я не увидел, как глубина-высота рождается на глазах, в живом общении.

Приведу несколько отрывков из своих записей именно живого, не подготовленного заранее общения.

Запись без даты. В аудиторию начинают стекаться слушатели ВЛК, но у стола Кузнецова ещё стоит горстка студентов предыдущего семинара. Обрывок разговора.

Кузнецов:В месте впадения Камы в Волгу ложе Камы на полтора метра глубже ложа Волги. Поэтому формально Волга впадает в Каму, а не наоборот. Однако считается, что Кама впадает в Волгу, даже вопреки географическим реалиям. Потому что Волга — матушка. Волга — русская святыня! Поэтому надо с Волгой поосторожней!