Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

Юрий Кузнецов не был «интересным человеком» в обычном значении этого слова; он не блистал остроумием, не был способен на оригинальные выходки, надолго запоминающиеся и приводящие со временем в умилительное настроение. Меня однажды кольнуло, когда он между прочим сказал, что слава — «вещь хорошая», поскольку я думал, что желание славы — это проявление слабости. Я и сейчас, собственно, так думаю, но это как-то не вязалось с тем образом поэта, который постепенно у меня складывался, но в то же время каким-то образом его не снижало. Я до сих пор думаю, что это было связано с каким-нибудь личным обстоятельством. Возможно, если бы он был славен, его больше печатали.

Ни «один из крупнейших» поэтов России, ни даже «самый крупный» — эти определения не годятся для обозначения того, что представлял собой Юрий Кузнецов. Мы сейчас видим его близко, близость искажает перспективу, и Кузнецова пока заслоняют относительно мелкие фигуры. Но со временем пропорции примут надлежащий вид, и мы убедимся, что между нами жил гений, сопоставимый по своему масштабу разве что с Пушкиным.

г. Донецк

Владимир Викторович Фёдоровродился в 1941 году в Узбекистане в посёлке Кувасай Ферганской области. Ещё студентом в 1965 году судьба впервые его свела с Михаилом Бахтиным. В 1967 году он окончил историко-филологический факультет Горьковского университета.

В 1975 году Фёдоров защитил кандидатскую диссертацию «Диалог в романе. Структура и функция». Затем ему предложили работу в Кемеровском университете. Но уже в 1978 году учёный переехал в Донецк.

В 1989 году Фёдоров защитил докторскую диссертацию «Поэтический мир как литературоведческая категория». Сейчас он преподаёт в Донецком национальном университете.

Попросили написать о Юрии Кузнецове. Сроку дали — один день. Вот несколько беглых воспоминаний. Потом, быть может, ещё что-то добавлю…

Середина семидесятых. Общежитие Литинститута. Мой сосед по комнате Слава Киктенко принёс зачитанный, походивший по рукам толстый журнал. Кажется, «Москва».

— Какой-то Кузнецов скандальные стихи напечатал. «Золотая гора»…

Вот так в первый раз я познакомился с Юрием Кузнецовым. С первых же строк, ещё до всякого рассуждения, стало совершенно очевидно — это поэт очень самобытный, ни на кого не похожий. Ни с кем его не спутаешь, от всех отличишь.

В «Золотой горе» уже были его любимые образы «пустоты», «глубины», «тени»…

Несколько лет спустя за столиком в ЦДЛ Игорь Шкляревский жаловался мне, что Кузнецов всё украл у него. «Пока я в больнице лежал из-за несчастной любви, Кузнецов спёр у меня образ „пустоты“, „свиста“ и построил на этом свой стиль… Я болел, время упустил, не застолбил участок… А он тем временем книжку свою издал, узаконил за собой… Мою славу украл…»

Казалось, что Шкляревский шутит, городя эту чушь. А он, оказывается, и не думал шутить, искренне сокрушался. Я потом осторожно спрашивал у Кузнецова, как он относится к творчеству Шкляревского. Кузнецов ответил тоже вполне серьёзно: «Никак. Его подломила моя образная система».

«Золотую гору» Кузнецов написал в 33 года. Внутри стихотворения был крест. Вертикаль — от вершины горы до преисподней, и горизонталь — путь вдоль реки забвения. Потом как-то, через несколько лет он говорил:

— Вот гляди. Лермонтов. «Белеет парус одинокий…». Несокрушимое стихотворение. Крест внутри его. Вертикаль: «Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой…» И горизонталь: «Что ищет он в стране далёкой, Что кинул он в краю родном…»

Он очень много думал, рассуждал, докапывался до метафизических глубин. Ощущалось почти физически, как тяжко ворочается в нём мысль. Как будто металл выковывается.

В девяностых принёс он в журнал «Москва», где я в ту пору заведовал отделом литературы, рассказ.

— Вот моя проза, читай. «Николай и Мария». Деградирую. От поэзии — к прозе. Стихи — это как-никак полёт. А проза — ходьба с глиной на подошвах… Помнишь у Пушкина: «Года к суровой прозе клонят…» Тут ключевое слово — «клонят». Пушкин случайных слов не употреблял. От поэзии к прозе — это движение не в сторону от чего-то к чему-то, а буквально — сверху вниз. С высот на низину, с небес на землю…

Кузнецов очень серьёзно относился к символу.

Когда-то в ранней юности, ещё до Литинститута, я три курса проучился в университете на факультете журналистики. Литературу у нас преподавала добрая и наивная старушка. Имя-отчество не вспомню, но фамилия у неё была славная — Ромашка. Мы ржали, когда она пыталась объяснить нам на лекции, что у Исаковского «высокий крутой берег», на который выходила Катюша, символизирует высоту нравственных идеалов советской девушки… Но ведь это так и есть! Приходится признать, что мы были в ту пору циничными недоумками. Уверен, что Кузнецов изначально был бы на стороне Ромашки.

Припоминаются кое-какие его высказывания, брошенные как бы вскользь, в процессе разговора. Но всё это было, конечно, обдумано заранее.

«Твардовский неполноценный поэт. У него нет любовной лирики».

«Ахматова высказалась в том смысле, что если бы Маяковский погиб году в восемнадцатом, то остался бы в истории как великий поэт. На самом деле это больше относится к самой Ахматовой. Всю жизнь занималась бабьим рукоделием, плела кружева…»

«Евтушенко сочиняет рифмованные фельетоны…»

Да, он довольно жёстко относился к собратьям по перу. Из современников ценил, по-моему, одного лишь Николая Тряпкина.

В командировках местные поэты дарили ему кипы своих книжек. Как-то перед отъездом из какого-то сибирского города я, уже собранный в дорогу, зашёл к нему в номер. Он как раз запихивал в гостиничную урну всю эту надаренную кипу.

В Бюро поэтов, когда решался вопрос о приёме в Союз писателей России, он всем без исключения кандидатам ставил минусы. Впрочем, это было уже в девяностых, когда Союз разделился на самостоятельные фракции и каждая фракция ширилась и крепла, принимая в свои ряды целые толпы соискателей. Всем фракциям были нужны рекруты. Шли жестокие битвы за гигантские материальные блага прежнего Союза писателей СССР. Литература и всё с ней связанное стало рассматриваться с позиций рыночной экономики, то есть как средство для добывания денег. Я после нескольких заседаний Бюро перестал туда ходить. Насколько мне известно, вскорости ушёл из Бюро поэтов и Кузнецов.

Ко мне он относился хорошо. Напечатал первую мою подборку в «Дне поэзии». Написал первую рецензию на первую мою книгу, изданную в «Современнике». Вторую книгу — «Странник» — раздал всем своим студентам на семинаре в Литературном институте. «В тебе, Артёмов, есть стихия, — говорил он за чаркой. — Но только стихия творит…» Было лестно это слушать. Хотя, если вдуматься, какая такая стихия? Так… То дебош в буфете, то пьяная драка в ресторане ЦДЛ…