Вячеслав Шапошников - Ефимов кордон

Порой Ефиму казалось, что все в этом городе предназначены в жертвы какой-то жестокой, немилосердной силе. Тут, в Питере, думал он, живут не действительной жизнью, а лишь ее отражениями. Сознание его мучилось от неотступной догадки: все, все вокруг живут в какой-то неистинной, омертвляющей все живое обстановке, в каждом спрятано и не развито зерно его подлинной, лучшей сущности… Он этого не может принять…

Каждому бы убрать, устранить эту невидимую, но вечную преграду между собой, живущим так неистинно, и собой возможным! Попытаться! Неужели это привело, бы к трагедии?.. Почему бы не к истинной радости?! Не быть мертвым в отношении к миру, а стало быть, и к самому себе — вот же самое главное, что должен понять для себя каждый как первую истину на всю жизнь!

Наконец вышел номер журнала «Солнышко» с двумя сказочками Ефима — «Чудесный яблок» и «Иванушко». Как Ефим ни сопротивлялся, язык сказок оказался основательно измененным…

После прочтения сказок (прямо в редакции журнала): Ефим долго кружил по городу. Он не мог прийти в себя: первая публикация вместо радости принесла ему лишь огорчение…

К концу дня он оказался на Васильевском острове, у морского причала. Захотелось просто выбраться из тесноты города к простору, к широкой воде. В трудные для себя дни он не один раз уже наведывался сюда: эта бесстрастно блещущая неоглядность умела успокаивать…

Море было белесо, вдали оно блистало под солнцем, словно лента серебряной, хорошо разглаженной фольги. Носясь вдоль причала, хрипло кричали чайки… Лясы, языки переливчатой грязи колыхались, приплясывая вокруг черной туши огромного судна, крепко учаленного с кормы и с носа двумя толстыми канатами. Глядя на эту грязь, Ефим подумал о том, что судно постоит, постоит и уплывет в свой час к блещущему, сияющему горизонту, и грязь от него отстанет… А вот куда ему-то от своих невеселых мыслей?! С ним всегда бывало так: если уж он что-нибудь по-настоящему переживал, то переживанию отдавался весь.

На другой день, в раннем часу, прихватив с собой журнал со своими сказками, Ефим отправился на квартиру к Чапыгину. Именно с ним он хотел бы поговорить по поводу «искалеченных» сказок, и не потому, что через Чапыгина, с его помощью опубликовал свои сказки, просто Чапыгин, как никто другой, мог понять эту беду, поскольку по-настоящему дорожил народным словом.

Ефим теперь был обеспокоен и судьбой своей книжки в издательстве «Медвежонок». Там поначалу требовали от него примерно того же, что и в «Солнышке»… Правда, затем как будто с ним согласились, но теперь Ефим уже не был уверен ни в чем…

Чапыгина он застал дома за одиноким холостяцким чаепитием. Увидев гостя, Алексей Павлович сразу понял, что с ним что-то приключилось.

— Что это с вами стряслось, Ефим Васильевич? — спросил он.

Ефим положил перед ним на стол журнал, раскрыл его, хлопнул ладонью по развороту:

— Вот полюбуйтесь!.. Посмотрите, что сделали издатели с моими сказками… Ведь люди занимаются словом, живым словом, а вовсе не чувствуют его… Каюсь, что соблазнился возможностью напечататься!.. Все мои слова переиначили!.. Вот с первого же почти слова начинается: вместо «яблок» напечатали всюду «яблоко», Слово это у меня встречается во многих местах и в измененном виде оно мешает ритму, что я считаю важным. Но не это главное, не столько в ритме тут дело… Ведь сказки свои я пишу для простых людей, для деревенских ребятишек в основном, и тут для меня крайне важно, чтоб слова соответствовали, чтоб они были близки тем, для кого я пишу. Сказки мои и по языку, и по духу — деревенские, с особенностями моих мест! Это для меня крайне важно, а они этим пренебрегли…

Вы вот человек по основе своей — деревенский, как и я, вы должны понять мои тревоги!.. — Ефим, сцепив пальцы, заходил по комнате. — Ведь у нас на все свое слово, а тут однообразят богатую русскую словесность, собственные богатые, коренные названия заменяют общими, обедняющими. Нам же, не следующим этому произношению, рекомендуют научаться бездушному, нехудожественному языку, безликому, как шаблоннейшая бляха… И высмеивают, низводят к скудости богатство слов творящей жизни, и много слов искажается или совсем уже не слышно…

Они тормозят совершенствование языка. Ведь признаются сокращения в звуках, например, во французском языке. А родной язык, очевидно, наши ученые комитеты хуже знают… Так оно и есть! Потому что эти комитеты, исследующие язык и издающие правила, сидят как бы между двумя стульями — между своей страной и чужими, но русской страны, ее языка вполне не чувствуют, не знают.

Ефим снова подошел к раскрытому на столе журналу:

— У меня написано: «дупластая осина», а напечатали: «дуплистая»… Мое-то крепче, точнее!

Вот слово «бабушка»… Я желал бы и произносить, и печатать просто «баушка» — для краткости и музыкальности речи, так оно у нас повсеместно и произносится, звук «б» в середке выпадает.

Ефим махнул рукой:

— Я уж не упоминаю тут тех многих нежелательных форм, которые получаются от согласования со словами «яблок» и «дедушко» в искаженном виде. А ведь через это меняются и формы других слов, что мешает ритму сказки. Ведь я же не зря именно так писал, а не как-то иначе. Каждая сказка была написана почти зараз, но потом множество раз переписывалась, перечитывалась, так что заучивалась наизусть, и таким вот образом вырабатывался склад каждой сказки. Я всегда прислушивался к звучанию своих сказок и к воображаемой деревенской публике, для которой пишу эти сказки, каждое слово проверял, чтоб не сфальшивить ни в чем. Я вовсе не желаю, чтоб моя публика думала, будто это я вот так-то написал!.. Редакция ведь не поставила в примечании, как именно у меня написано. Таким образом и меня присоединяют к комитетам, тормозящим развитие родного слова…

Чапыгин слушал Ефима, поглаживая стриженую голову, кивал, вставляя в паузах горячей, быстрой Ефимовой речи свои резковатые, коротенькие «так-так». Потом он и сам заговорил о том же: в какие баталии приходилось вступать ему самому совсем недавно, ведь его язык тоже не в ладу с нормами…

Проговорили долго. Ефим высказал в разговоре опасение насчет судьбы своей книжки, которая вот-вот должна была выйти в издательстве «Медвежонок». Чапыгин обещал, не откладывая, поговорить с Гриневской.

В июле книжка в «Медвежонке» вышла. На этот раз искажений в сказках почти не было. Внизу, на первой странице, было напечатано примечание:

«Редакция считает долгом оговориться, что во всех трех сказках сохранен говор крестьян Костромской губернии, уроженцем которой они созданы. Редакция находит, что ознакомление детей с местными особенностями русской речи будет небесполезно, т. к. расширит запас знакомых им слов».