Николай Молчанов - Огюст Бланки

книги, брошюры, статьи, справочники. Это какая-то исступленная духовная жажда, жгучее желание получать духовную пищу. И ему присылают множество книг, которые постепенно выстраиваются растущими стопами на плиточном полу его камеры. Невероятен круг его интересов. Конечно, больше всего здесь политики во всех ее литературных выражениях — от газет до исторических исследований. Но удивительно другое — огромное внимание Бланки к науке, ибо Бланки задается вопросом века: как может и должна наука улучшить судьбу человечества? Он много читает по астрономии и размышляет над устройством вселенной, в его сознании рождаются неожиданные гипотезы. Ум Бланки устремляется, как бы воплощая древний образ, сквозь тернии к звездам!

Он читает много философских книг. Конечно, речь не идет о серьезном научном изучении философии; этим Бланки будет пренебрегать всю жизнь. Он занимается завершением своего философского самовоспитания в смысле приобретения способности к созерцательно-ироническому отношению к себе, к своей судьбе, к людям вообще. Этот род возвышенного духовного успокоения — абсолютная необходимость для Бланки с его жизнью мученика и самоотверженного борца. Именно в это время, когда Бланки приближается к своему пятидесятилетию, происходит завершение его духовно-нравственного развития. Он уже зрелый человек, способный окинуть все спокойным взором с позиции вечности.

В одном письме из тюрьмы Бель-Иль к другу, которого постигло горе, Бланки пишет; «Что касается меня, то я не люблю утешений. Время, жизненная борьба, бурные события, которые захватывают наше внимание, — только они способны мало-помалу утешить душевную боль. Как все, ты будешь удивляться потом, что плакал над своей печалью. Так люди с их печалями и радостями исчезают один за другим в бездне забвения. Прощай!»

Но все эти взлеты в сферу нравственно-умозрительных абстракций не означают, что Бланки перестает стоять твердо на грешной земле н витает в облаках. Нет, он остается душой, умом и телом именно здесь, в реальной жизни.

Он вновь вспоминает, снова продумывает прошлое, незабываемый опыт революции 1848 года, ее людей, их поведение и собственные поступки. Он взвешивает на весах беспристрастных размышлений роль свою и других политиков в революционные дни и приходит к выводу: «Они взывали к интересам, а я — к совести людей».

Бланки внимательно и глубоко, насколько это было возможно в островной тюрьме, изучает современную ему политическую жизнь Франции. Можно только удивляться его прозорливости, когда он в одном из писем предсказал за несколько месяцев неотвратимую близость государственного переворота, угрозу 18 брюмера Луи Бонапарта. А вскоре он с той же основательностью высказывает мысль о приближении Крымской войны...

Как ни мучают его болезни, как ни печальна надвигающаяся старость, он не собирается сдаваться. Бланки

упорно поддерживает не только свой дух, но и свое физическое состояние. Одним из благотворных последствий перемещения Бланки в барак с отдельными камерами оказалась возможность завести у стены этого одноэтажного здания собственный огород. Бланки становится одним из тех, кто особенно усердно копает, пропалывает и поливает свой огород. Весной и летом Бланки видят с лопатой, обутого в деревянные сабо, копающегося в земле. В грубой рубахе, в соломенной шляпе на голове, он заботливо взращивает овощи и особенно любимую им клубнику. Для него это совсем не забава, не прихоть, а жизненная потребность. Совершенно необходимая ему вегетарианская диета требовала такого отнюдь не напрасного труда. Не случайно в письмах к матери и сестре он всегда просит, кроме книг, присылать ему овощи и фрукты. Он не отличается привередливостью, больше всего Бланки ценит чечевицу. По его мнению, в ней много железа и фосфора, необходимых для поддержания жизненных сил этого тщедушного на вид человека.

А его здоровье по-прежнему оставляет желать лучшего. Оно не улучшается, не помогает даже его поистине диетическое питание. Но, может быть, вегетарианская диета даже вредна? Тюремный врач испытывает затруднение, пытаясь ответить на вопросы Бланки. Тогда больной сам предписывает себе необходимое для его здоровья средство. С полнейшей серьезностью он заявляет, что целебными для него были бы верховые прогулки на лошади или на худой конец на осле! Тюремный эскулап не знает, смеяться, возмущаться или соглашаться. Мнение Бланки встречает горячую поддержку двух хороших врачей, которые оказались среди заключенных, Шателя и Каребасса. Они авторитетно подтверждают, что больного спасет только верховая езда. Ошеломленный медик докладывает о заключении врачей начальнику тюрьмы, а тому приходится докладывать министру! Никто, в первую очередь Бланки, не верил, что затея будет иметь результаты. Но из Парижа приходит разрешение! Что поделаешь, приказы не обсуждают, и на тюремном дворе появляется ослик, вполне подходящий по размерам для такого отнюдь не грузного наездника, как Бланки. Теперь заключенные могут наблюдать оригинальный спектакль: как всегда, в огромной соломенной шляпе Бланки верхом на осле методически ездит из конца в конец обширного, длиной в 250 метров, тюремного двора то шагом, а то и рысью!

Но даже если бы Бланки сидел верхом не на осле, а на хорошей лошади, то и тогда бы он не вырвался за пределы пятиметровой тюремной стены. Итак, это всего лишь еще одно развлечение для несчастных людей, измученных нудной жизнью в Бель-Иль, и кое-какая польза для здоровья Бланки. Ничего в тюрьме не менялось, из-за событий во Франции обстановка здесь, пожалуй, даже ухудшалась. 2 декабря 1851 года Луи-Наполеон произвел государственный переворот, установив неограниченную личную власть. Остальное будет лишь вопросом времени; ровно через год во главе Франции окажется император Наполеон III.

Как только в тюрьме стало известно о перевороте в Париже, распространился слух, что новый режим по традиции может объявить амнистию за политические преступления. Нелепая надежда быстро исчезла. Строгости тюремного режима даже усилились. В течение четырех месяцев переписка заключенных запрещалась. Нельзя было больше получать никаких газет, кроме правительственного «Монптера». Теперь для связи с внешним миром можно было использовать лишь тайные способы, отправка п получение писем стали делом крайне ненадежным. В мае 1852 года Бланки так начинает одно из писем: «Я пишу это письмо на всякий случай, в полной неуверенности, дойдет ли оно по своему адресу. Ограничение свободы печати и слова связывает нас по рукам и ногам и выдает врагу, который забавляется своей силой. Тем не менее хочу попытать счастья. Кто не рискует ничем, ничего не выигрывает».