Хелене Хольцман - «Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944

Работали каждый день по шестнадцать часов. За малейшую провинность — наказания, да такие, которые мог изобрести только самый больной мозг. Самым мягким наказанием было оставить заключенного без ужина — их и так почти не кормили. Воспаленное воображение садистов изыскивало все новые способы поизмываться над беззащитными пленниками. Раздетых узников в лютый мороз привязывали к дереву на дворе и, стоя вокруг и укутавшись в меха, наблюдали, как постепенно коченеет тело замерзающего живьем человека. Точно так же, спокойно и с любопытством, глядели, как по телу жертвы медленно расползается смертельная доза эвипана, впрыснутая в вену.

Заключенных хлестали ремнями из бычьей кожи, усеянными стальными шипами. Жертву кидали на лавку, товарищам по несчастью приказывали держать наказуемого за руки и за ноги — и двадцать пять ударов минимальная порция. Некоторые могли выдержать и семьдесят пять, но живыми после такого с лавки уже не вставали.

Близ бараков располагалась баня и дезинфекционная. Мужчины и женщины мылись вместе, и в декабре, пока их одежду дезинфицировали, метров тридцать шли по морозу обратно в барак, совсем голые. Во всех лагерях кроме Клооги свирепствовал сыпной тиф, но на работу гоняли даже умирающих. Только если температура подскакивала под сорок, больного отправляли в лагерный лазарет.

4 февраля 44-го большую группу заключенных, в том числе детей и женщин, отправили в Кивиоли на нефтеперерабатывающий завод. Без остановки прошли они 120 километров вдоль моря. Многие, ослабев от тифа, падали без сознания. Если кто не мог больше идти — бросали в море.

Один из лагерных санитаров — Вильгельм Гент — обожал кромсать больных в лазарете топором, всех подряд, кто под руку попадется. Так погибли известный врач-гинеколог из Варшавы доктор Фингерхут, рентгенолог доктор Ивантер и сын адвоката Зильберштейна из Вильнюса.

У группенфюрера Курта Штахе была большая собака — он натравливал ее на узников, и обученная псина волокла пойманную дичь к хозяину.

Работа была тяжела невыносимо: заставляли таскать трехметровые балки, мешки с цементом килограмм по сто. Стоит оступиться — опять измываются. Впрочем, беспрестанные издевательства и унижения в лагере были повседневностью. Особенно свирепствовал завскладом одежды обершарфюрер Хелльвиг и унтершарфюрер Шварце из Гёрлитца, Цеппелинстрассе 21.

Главврачом всех эстонских лагерей назначен был оберштурмфюрер Франц Бодманн. Он принимал роды у женщин-заключенных и швырял новорожденных прямо в печь, еще живыми. Однажды вкатил двум помешавшимся узницам по 50 грамм бензина в сердце. Обе умерли в страшных муках.

В женских бараках надзирали женщины-надсмотрщицы: одна была еще студентка, ее называли Ага, и напарница ее Инге стегали узниц плетками, таскали за волосы, вырывали сережки из ушей. Комендант одного из лагерей оберштурмфюрер Аймаер развлекался тем, что брал кого-нибудь из мужчин-заключенных и лил ему на голову тонкой струйкой воду, пока несчастный не падал в обморок. Его приводили в чувство и снова подставляли голову под струю воды. И так раза по два, по три.

22 августа 44-го Анолик из Клооги был переведен в Лагеди. 19 сентября был приказано соорудить костер: метров шесть квадратных по площади, на расстоянии полуметра от земли — чтобы поддувало как следует. В центре — круглое отверстие, тоже чтобы разгоралось лучше. Сто пятьдесят эсэсовцев согнали к этому костру всех заключенных: узники сами должны были укладывать дрова на помост, а потом и самих туда бросили. Так они и лежали слоями — дрова, люди, дрова, люди. Все это облили бензином и запалили. Анолику с братом удалось закопаться в солому, которой устланы были нары в бараке, и ночью бежать из лагеря. Так и спаслись. Бежали обратно в Клоогу. Вскоре после этого их освободили русские. Анолик привел тогда советских офицеров на то место в Лагеди, военные сделали несколько снимков, Анолик их мне потом показывал. Когда в мрачные средние века жгли еретиков на костре, это и то не наводило такого ужаса, как фотографии из Лагеди: трупы — обугленные, скрюченные, обгорелые тела людей, захлебывавшихся только что воплем боли отчаяния. Мужчины и женщины бриты наголо, куски человеческих тел среди дымящихся углей. Рассказ Анолика подтвердили позже и иные, кому удалось в ту ночь бежать.

Из прочих лагерей заключенных депортировали в Данциг, в основном в крупный лагерь Штуттхоф, откуда распределили потом по мелким трудовым лагерям. Оттуда немцы уже убегали в такой спешке, что полностью ликвидировать лагерь и его пленников не успели, оттого-то многие, кого уже считали погибшим, вернулись потом к родным.

Весной стали приходить эшелоны с неожиданными пассажирами: в Литву, Латвию и Эстонию свозили евреев со всей Европы — из Берлина, Парижа, Гамбурга, Вены, Праги [106] Таких эшелонов было много. Начиная с декабря 1941 г. из Германии и Западной Европы в Каунас и другие балтийские города регулярно приходили поезда с заключенными евреями. Всего в Каунас на расстрел свезли от 10 000 до 15 000 евреев. . Заключенных большими группами вели через город с вокзала, под строгим надзором. Поговорить с ними не было никакой возможности. Многие из них были хорошо одеты, с аккуратными чемоданчиками в руках. Были среди них и дети, хоть и немного. Им было сказано, что их переселяют на оккупированные российские территории, а в Каунасе им предстоит лишь пройти дезинфекцию. Никто из узников особенно не радовался происходящему, однако у них не было в глазах того отчаяния, которым, как клеймом, отмечены были наши местные евреи. Но и у них на одежде пришиты были желтые звезды.

Их погнали по направлению к Вилиямполе, видимо, в гетто, где невольники уже ждали пополнения, узнав об очередном эшелоне с запада.

Иностранцев и правда привели в Вилиямполе, но дальше дорога их шла вдоль колючей проволоки, мимо гетто — это был путь к IX форту. Из гетто на них глядели наши: им хорошо был известно, зачем несчастных туда ведут.

Спустя несколько дней наши евреи получили новое задание — рассортировать и разобрать содержимое чемоданов с того эшелона: вышитые инициалы отпороть, все выстирать, подшить, что требуется. Потом все отнесли в гестапо. Часть вещей разбирали в здании бывшей еврейской реальной гимназии, где теперь располагался госпиталь. Часовые, наблюдая за работающими, откладывали себе в сторонку что получше, и евреям, несмотря на строжайший запрет, удалось кое-что стянуть: «Запрячем в матрас в изголовье».

Особенно из всего содержимого чемоданов ценилось элегантное дамское белье. Перед лазаретом я видела грузовик, доверху наполненный добротными чемоданами и парусиновыми мешками, совсем как в Берлине на вокзале Анхальтер Барнхоф в прежние времена. И на самом верху уложены — рыдать хочется! — детские ночные рубашечки…