Хелене Хольцман - «Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944

1 августа 1944 года русские взяли город Каунас. В официальном докладе значилось: «Город был взят в результате тяжких боев», на самом деле — в результате беспомощного отступления немцев, к счастью для города. А потом, как последняя волна, по берегу реки выстроилась батарея зениток. По реке не ходила больше ни одна лодки. В сутолоке и спешке на другой берег перебросили мост — не для танков, для них переправу соорудили двадцатью километрами ниже по течению, а для легких машин.

Здесь же перегоняли на тот берег стада домашнего скота, реквизированного у крестьян. По обеим сторонам реки бестолково топтались стада коров, лошадей, гурты овец, телеги с птицей, свиньями и поросятами. Возы с сеном и кормами один за другим переползали через поток. Казалось, жизнь утекает из этой земли вместе с рекой, словно кровь из свежей раны. Крестьяне бежали рядом со своей скотиной, пытаясь хоть что-то вернуть себе из разоренного хозяйства: умоляли, плакали, заламывали руки, вопили, сыпали проклятиями. Кое-кто из них привел меня на Ландштрассе: она знает немецкий, пусть переводит! А солдат — он тоже человек, он же не зверь какой. Пусть она растолкует ему, каково крестьянину глядеть, когда из его хозяйства последнюю захудалую коровенку или порося уводят. Солдаты на крестьян не обращали никакого внимания, продолжая твердым спокойным шагом передвигаться по мосту и уводя за собой трофеи.

Что и говорить — отступление было организовано на удивление четко и слаженно. И главное — отступая, бывшие теперь уже оккупанты не забывали прихватить с собой все, что только попадало под руку. Оно и понятно: что им теперь до этой земли? Они уходят и никогда больше и не вспомнят о ней!

И снова грохочущие страшилища завернули в наш сад. Пятьдесят человек солдат. Все саксонцы. Глядят на меня, выпучив глаза от удивления: как это — вы, немка, и еще здесь? Да ведь здесь будут применять новое оружие массового уничтожения! На несколько километров в округе ни одной живой души не останется!

Что-то я сомневаюсь, был мой ответ. Военные тут же насупились. Особенно обиделся один — с посеревшим от дорожной пыли лицом. Он воспринял мое недоверие как личное оскорбление. Да знаете ли вы, заявил он, что мы в этой стране уже со всеми врагами разобрались и скоро переходим в наступление, вот увидите — и трех недель не пройдет. Гитлер, он нарочно заманивает тупых русских в Восточную Пруссию — в ловушку! На другое утро они убрались прочь.

Между тем ночи стали равны дням, горизонт светился яркими всполохами, канонада уже не смолкала. Мы с Гретхен не стали спускаться в деревенское бомбоубежище, так надежно замаскированное молоденькими сосенками: мы обе были на взводе, нервы натянуты, как струны, забыли о сне и покое, страх начисто пропал, и перепуганные до полусмерти соседи только раздражали своей суетой и метаниями.

Махнув рукой на предостережения, мы отправились в лес. Земля усеяна была листовками: «Евреи — ваши враги. Это они развязали эту войну!» Зря стараетесь: в этой глуши ваши ядовитые посевы не взойдут. Кому здесь в чаще читать эти бумажки — дятлам да сойкам? А литовки-крестьяночки, что ходят по грибы, печатной продукцией не интересуются. Мы ушли далеко в лес, где на пригорках спела земляника, и набрали наши туески до верху. Вдруг как загрохочет, как загремит, будто со всех сторон сразу забарабанил по земле и деревьям крупный град — бум, бум, бум! Мы кинулись на землю и поднялись, лишь когда залпы утихли. Оказалось, что мы лежали прямо посреди обширного земляничника. Нет, такие ягоды мы оставить на кустах не могли. Тут опять загрохотало, еще громче, еще ближе, совсем рядом, так что уши заложило. И мы снова приникли к земле рядом друг с другом и снова собирали налившиеся соком ягоды, переползая на брюхе от куста к кусту. То пугались, то смеялись попеременно и все казались сами себе тем беднягой-сирийцем, погонщиком верблюдов, из стихотворения [125] В стихотворении немецкого поэта Фридриха Рюкерта (1788–1866) «Шел как-то человек из Сирии» погонщик верблюдов вынужден спасаться от разъяренных верблюдов в колодце. В шахте колодца сириец повисает, зацепившись за куст ежевики, и понемногу понимает весь ужас своего положения: наверху — бешеные верблюды, а на дне колодца — злой дракон, а ежевичник, за который несчастный держится, грызут мыши. Далее у Рюкерта так: Погонщик в ужасе и нужде, / Окружен, обложен со всех сторон, как в осаде, / Повис в пустоте — о несчастье! / Он ищет спасения — все напрасно! / И пока он вот так осматривался в поисках спасения, / Видит он веточку, что машет ему / С ежевичного куста, изобилующего спелыми ягодами! / Ну, тут уж он себе не смог отказать хоть в этой радости. — Прим. издателя. Стихотворение переведено в подстрочнике. — Прим. пер. . Тут у нас над головами просвистела какая-то светящаяся спираль, в ветвях загромыхало. Следом пронеслась вторая такая же. Ну, тут уж нам мало не показалось: мы бросились бежать домой, еще несколько раз падали на землю, прижимаясь к ней всем телом, перебегали от дерева к дереву, мчались через поле, зато дома уже расслабились и смогли порадоваться пахучим ягодам.

Нас угнетало наше собственное бездействие совсем рядом с линией фронта. Подумать только — ведь совсем рядом идет борьба не на жизнь, а на смерть, и то, что едва не настигло нас в лесу, — это осколки той борьбы. Мы ходили по деревне и говорили с солдатами. Три года, целых три года мы молчали, на три годы мы как будто отказались от родного языка. Любой, кто говорил на немецком, был нам лично ненавистен — это он виновен в гибели наших близких и друзей. В лучшем случае, если он и не убийца, то сбитый с толку дурак! Но нынче, когда они отступали, поджав хвосты, как побитые собаки, жалкие и раздавленные, эти люди с блуждающим безумным взглядом стали нам странно близки. Мы передавали им через забор кофе, и среди них были такие, кто не уговаривал нас бежать отсюда в Германию, но искренне завидовал нам, остающимся здесь, дома. Мы были с ними искренни, и наше теплое открытое отношение возымело действие.

У фрау Куторги уже несколько недель жила одна девочка, год назад бежавшая из гетто и служившая потом горничной в одной литовской семье. Барышня оказалась блондинкой со светлым личиком, по-литовски говорила без акцента, так что даже ее хозяйка ничего не заподозрила. Когда семья переехала в деревню, девочку забрала к себе Елена Куторга. Альдона и моя Гретхен мгновенно стали подружками и вместе стали ходить купаться на речку. И тут вдруг приходит Альдона к нам как-то вечером — белая как мел: у фрау Куторги обыск! На женщину донесли — она, мол, якшается с евреями и коммунистами. Альдона просекла ситуацию быстрее всех: увидела, как подъезжает полицейская машина, схватила папку с документами и дневники, прыгнула в окно и спрятала бумаги далеко в лесу. А потом кинулась к нам — предупредить. Кто знает, может, и по нашу душу придут. Девочка снова убежала в лес. Через сад мы видели у дома Куторги полицейский автомобиль. Он стоял там бесконечно долго, пока, наконец, не вышли два полицейских — одни, без Елены! Ее не арестовали! Слава богу!