Хелене Хольцман - «Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944

Хелене Хольцман жива. Она продолжает жить, постоянно подвергая свою жизнь опасности. «Муж — еврей, дочь — коммунистка», — записывает нацистский чиновник при обыске в ее квартире. Но проходит немного времени, как опухоль, рассасывается застывшая внутри первая острая боль, и пропадает страх. Растерянность и отчаяние уступают место решительности и действию: надо спасти не только жизнь младшей дочери Маргарете, надо помочь другим, таким же несчастным, оказавшимся в беде.

Женщина не одинока, она становится частью своеобразного «заговора», кружка, куда вошли и литовцы, и русские, и немцы. В основном это женщины, и у многих из них, как и у Хольцман, в первые же дни оккупации пропали мужья. По мере сил «заговорщицы» стараются помогать узникам гетто — устанавливают новые связи и контакты, налаживают общение через колючую проволоку. Она вдохновляют невольников-евреев на побег из гетто, и тем, кто отважился сделать шаг на свободу, тем, кто рискнул, предоставляют убежище на первых порах, потом достают фальшивые документы, создают новую биографию, подыскивают работу и поддерживают, чтобы бывший изгой мог выжить.

«В подполье прилежно трудилась маленькая отважная группа заговорщиков», — записала Хелене в своих тетрадках. К группе принадлежала и известный в ту пору в Каунасе врач-окулист Елена Куторга, чей сын Виктор был дружен с погибшей Мари Хольцман. Елена вела дневник во время оккупации. В дневнике сохранилось описание Хелене Хольцман, хотя имя и не названо. Доктор Куторга писала о подруге по несчастью сразу же после смерти Мари:

«31. Х. 1941… Сегодня у меня была удивительная женщина — необычайно сильная духом, с несгибаемым характером, волевая и бесстрашная. Ее муж — участник Первой мировой войны (был даже награжден орденом) — пропал в первые дни оккупации, когда евреев хватали прямо на улицах и посылали на расстрел. Старшую дочь, девочку семнадцати лет, только что, на днях, расстреляли в тюрьме. Младшую, наполовину еврейку, хотят упрятать в гетто…. Мать живет теперь под домокловым мечом, но тем не менее помогает другим как может. Она попросила у меня ампулу с ядом: в случае ареста она добровольно сведет счеты с жизнью. Поразительно, как мужественно и твердо, с какой гордостью и достоинством переносит она свою утрату, свою боль… Склоняю голову перед ней в восхищении от ее огромного сердца» [147] Елена Кугоргиене-Буйвидайте (Куторга), Дневники. Июнь — декабрь 1941. Об этой женщине и ее записях упоминают Василий Гроссман и Илья Эренбург в произведении «Черная книга. Геноцид советских евреев». Следует отметить, что Мари Хольцман к моменту расстрела было уже девятнадцать, а не семнадцать. Маргарете действительно как «наполовину еврейка» должна была переселиться в гетто, но, как следует из записок Хелене Хольцман, осталась с матерью в городе. — Прим. издателя. .

Хелене Хольцман, в отличие от Елены Куторга, не стала вести дневник, скорее, это можно назвать воспоминаниями. Когда женщина впервые взялась за карандаш, она отдавала себе отчет в том, что ей предстоит описывать — три года нацистской оккупации Литвы, со всеми ужасами и мерзостями. Но она знала и другое: она сможет написать и о том дне, когда все это кончится. Такой день настал в начале августа 1944 года, когда рано утром X. Хольцман, стоя над рекой Мемель, наблюдала, как ранним утром на противоположном берегу отступают на запад немцы, а с юго-востока напирают советские войска. Женщина, конечно, не предполагает, что вот сегодня в одночасье прекратятся их несчастья, сгинут их беды, ведь война не заканчивается в один день, и об этом свидетельствует правка в последнем предложении ее записок. Но главное — закончились массовые убийства мирных граждан, расстрелы и истребление, которые за истекшие три года, как это ни чудовищно, превратились в повседневность. Стоя над рекой, Хольцман держит на руках маленького Колю — еще одного спасенного из гетто ребенка, который будет жить, и женщине кажется, будто она — служанка дочери фараона с младенцем Моисеем, принесенным водами Нила.

Как Хелене Хольцман хватило сил и духа вспомнить и описать все, что произошло за три года выживания и борьбы? Очевидно, ее поддерживала мысль об этом эпизоде, которым завершаются ее воспоминания и начинается новая веха в истории ее семьи и нации. Личное переживание окончания оккупации помогло женщине написать о прошедшем, написать трезво, по возможности объективно, спокойно, бесстрастно, точно, не избегая никаких поразительных ужасающих деталей. И воспоминания пронзительны, пропущены через себя и проникнуты этой постоянной борьбой за выживание. И они ощущаются еще пронзительнее, если подумать, каких внутренних усилий стоила автору эта бесстрастность и объективность.

От младшей дочери, тогда девятнадцатилетней Маргарете, не могло ускользнуть, что мать вот уже почти год ведет какие-то записи. Более того, дочь поняла, что именно пишет мать и о чем, но не вмешивалась и читать воспоминаний не стала. Они по-прежнему жили вместе, но одновременно у каждой была своя жизнь. Лишь после смерти матери Маргарете впервые решилась прочитать материнские записки. Дочери при этом вспомнилось, как Хелене, когда писала в тетрадях, порой отрывалась от работы и обращалась к дочери: не подскажет ли, как оно там было — дата, пара деталей, имя. Когда Грете отвечала, мать всякий раз говорила: «У тебя памяти хватит на нас двоих».

Периодически X. Хольцман на полях отмечает даты, когда она что записала. Отсюда не только можно проследить, когда она начала воспоминаниями когда закончила, очевиден становится также и ритм ее повествования: она не описывает день за днем, и в иной день могла исписать две страницы, в другой — четыре-пять, а иногда — до десяти. Особенно интенсивно она работала над воспоминаниями в октябре и декабре 1944-го, а потом еще в июле и августе 1945-го, и был один месяц, когда она не написала ни строчки, — с конца апреля до конца мая 1945-го.

В течение этого месяца происходит многое. Не только заканчивается война для всей Европы: Литва снова становится одной из республик СССР, и начинаются депортации литовских граждан немецкого происхождения и литовских евреев, переживших оккупацию. Мать и дочь Хольцман, среди сотен других, уже почти сели в поезд, отправлявшийся в Среднюю Азию. Им удалось избежать «ссылки» благодаря двенадцатилетней Фруме Фиткин, которую Хольцманы в свое время спасли из гетто и прятали у себя. После окончания войны Фрума осталась у Хелене и Маргарете как приемная дочь, переданная семье на воспитание. В последний момент Фрума бросилась к одному советскому функционеру, рассказала ему историю своего спасения, и тот осмелился сделать для Хольцманов исключение. Именно эти драматические события прервали на месяц работу Хелене над записками.