Анна Лабзина - Воспоминания

Осталась одна неделя до нашего отъезду, и муж мой пришел к матери, поцеловал у ней руку и сказал: «Я вас хочу просить об одной вещи, в которой не откажите мне». Она сказала: «В возможном никогда не откажу». Он начал просить, чтоб Веру Але. взять с собой, которая столько к нам привязана. Она отвечала, что этого сделать нельзя и не годится ее везти от матери, которая стара и слаба. «Я думаю, она и сама не согласится оставить мать». Он сказал: «Только вы позвольте, а у матери уж я выпрошу». Свекровь моя сказала, что она не позволяет. Он сказал: «Ежели вы не соглашаетесь, то я сам решусь взять: она может там найти свое счастье и за хорошего человека выйти замуж». Мать моя сказала: «Я тебе не могу запретить; ежели уж ты прямо говоришь, что без нее не поедешь, то и я тебе объявляю, что я остаюсь здесь и жену твою с тобой не пущу; она без меня нигде не может жить. Вот тебе мое решение, и знай, что оно твердо!» Муж мой вышел очень рассердившись, и что-то они говорили с племянницей очень долго, и она вышла расплакавши. Мать моя послала за ее матерью и спросила у ней, разве она соглашается отпустить дочь свою с дядей? Она отвечала, что ни под каким видом не отпустит. «И с какой стати ей ездить везде с дядей, оставя мать в старости!» Позвали племянницу и, увидя, что она расплакана, спросили, отчего она так горька, и мать ей сказала, чтоб она и не думала о своих пустых затеях и сейчас чтоб собиралась ехать с ней домой. И так ее увезли. Вечером мой муж у меня спрашивал, знаю ли я решение матушки? Я сказала: «Знаю». — «И ты с ней останешься?» — «Я вам не хочу лгать, что я без нее никуда не поеду, иначе как разве крайность меня заставит». Он усмехнулся и сказал: «Я знаю, для чего ты здесь с удовольствием остаешься: у тебя был жених прежде меня, за которого тебе хотелось и тебя не отдали, а ты и до сих пор его любишь, то, конечно, тебе и приятно здесь остаться». — «Я вас уверяю моей искренностью, что я сего не знаю жениха, а кто вам сказал — тот солгал, и как вы могли поверить и утвердиться на этой лжи! Вы спросите у матушки вашей обо мне: она лучше меня знает, нежели другая кто. Я знаю, кто вам сказал: она судит и говорит по своим чувствам, но я ничего не боюсь — совесть моя чиста пред Богом и перед Вами. В том только я буду всегда виновата, что не отступлю от правил вашей матушки и буду поступать так, как она прикажет, бывши уверена, что она не пожелает зла сыну и дочери». Он, рассердившись, ушел со двора.

Как бы то ни было, но мы собрались и отправились в путь, и я не помню, как рассталась с моими друзьями. Бедная моя няня и ходить не могла — так ее горесть ослабила. Наконец мы приехали к его зятю и сестре, которые нас приняли очень хорошо, и я их любви и ласки никогда не забуду, особливо зятя, который, видя мою молодость и простоту, старался всю ласку мне показать и мужу моему говорил: «Люби ее и береги, она тебе будет жена добрая и послушная». И точно, муж мой начал делаться время от времени лучше и ко мне ласковее, и я его начала любить. В четыре месяца, которые мы тут прожили, я от него косого виду не видала, и любовь моя час от часу к нему умножалась, и он это видел; и добрая моя свекровь радовалась, видя начинающуюся нашу жизнь счастливую. Я столько радовалась своему спокойствию, что и родных своих, и друга моего уж не с такой горестью вспоминала, а иногда жалела только о том, что они не видят моего благополучия. Брат мой меня чрезвычайно утешал своей привязанностью, и все его чрезвычайно любили, и муж мой столько его любил, что более и требовать было нельзя, а о матушке и говорить нечего. И его к ней привязанность была велика.

Оттуда мы поехали в Олонец. Приехавши, мужа моего откомандировали на Медвежий остров, и я от него не отстала. Ехали морем, заезжали к Соловецким чудотворцам. Приехавши на остров, я — женщина одна и без девки, но любовь моя к мужу все препятствия и скуки превозмогала. И дорога была очень беспокойна: шли в одном месте пешком 12 верст, лодки люди на себе тащили, по мхам, называемым «тундра» (сверху мох, а внизу вода), то по колено ноги уходили в воду, и я с радостью все трудности делила с ним! А сей трудный вояж был по причине больших порогов, через которые никак нельзя было ехать в лодках. И я чрезвычайно утешалась, видя мужа моего обо мне заботившегося, и в некоторых местах, где уж очень было дурно идти, он сам меня на руках нес. И жили мы на острове девять месяцев, и я ни разу не поскучала, евши гнилой хлеб, пивши соленую воду, стиравши сама белье, и варила на всех рыбу. Учитель мой был один старик из работников, который оставался со мной, пока выучил меня всему. И как я уже умела сама все делать, то и он уходил на работу, от землянки нашей верстах в полутора. Я и одна была весела, сиживала в хорошее время на берегу моря с книжкой или с работой и дожидалась обедать. Увидя их, шедших домой, я с радостью навстречу бежала и обнимала мужа моего, который отвечал на мои ласки самым дружеским приветствием, что меня более всего занимало и утешало. По вечерам-то это северное сияние; я этакого величества никогда не видала: являются на небе розные ландшафты — строения, колонны, дерева разных цветов, и в тихом море все это, как в зеркале, видно. И я часто, смотря, вспоминала: «Ах, ежели бы теперь со мной были друзья мои: как бы они представили мне величество Божие, и я бы больше чувствовала радостей»; иногда эта мысль заставляла меня плакать. Один раз приметил мой муж, что у меня красные глаза и спросил, об чем я плакала? Я тотчас ему сказала мои мысли: не были они никогда скрыты во внутренности моей от него.

Наконец пришло время нам ехать с острова. Привели нам оленей, и иначе нельзя было ехать, как один человек в санях должен сидеть и править оленями. И я одна села, но, не умея править, часто опрокидывалась, однако скоро научилась управлять. И так мы приехали в Петрозаводск, нашли матушку и брата здоровых. По приезде нашем муж мой от дороги хотел отдохнуть, и начальник, бывши ему друг, сам к нему пришел, и вместе рассматривали планы, которые сняты были с рудника, и отчеты, как шло дело, какие были машины для отливки воды, и не могли ни в чем успеть, потому что вода натекала из моря и работа была только летом, когда солнце не закатывается, а всегда на горизонте, только на четверть часа лучи теряет, и тогда, значит, ночь. Но осенью и зимой не видно солнца, а тьма ужасная, и четверть часа продолжается день, но и то как темные сумерки. Это время очень скучно, особливо в землянке, которая почти вся размокла; и спали вмокре, но я была во все это время так здорова, как лучше желать нельзя. Людей никого не видала, кроме тех, которые были с нами летом. Приезжал к нам священник, живущий за шестьдесят верст, а как сделались бури, то и тот не ездил; во всю бытность видели одного лопаря, и тому я так обрадовалась, как будто он мой ближний был.