Роберт Локкарт - Агония российской империи

Он почесал свою лысую голову. Затем позвонил.

— Пришлите мне городового, который составлял протокол по делу англичан.

Появился городовой, крепкий простодушный парень, с сознанием того, что он хорошо выполнил свое дело, и ожидающий похвалы.

— Вы составляли этот протокол? — спросил пристав.

— Так точно.

— Краденое вы нашли в карманах обоих?

— Так точно.

— Ты в этом уверен?

— Так точно, — ответил городовой.

— Подумай еще раз, — прорычал пристав громовым голосом. Городовой вздрогнул, но дал тот же ответ. Даже для русского он был не слишком сообразителен.

Пристав возобновил атаку.

— Ты думаешь, что морской врач, офицер английского флота, может украсть пару платков?

Городовой потянул носом.

— Так точно, то есть никак нет, — пробормотал городовой.

— Дурак, — проворчал пристав, — что ты хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что нашел все предметы в кармане унтер-офицера и ничего в карманах врача?

Это было сказано очень медленно и непринужденно, причем каждое слово подчеркивалось ударом широкой линейки по столу.

На этот раз городовой понял.

— Так точно, — хрипло пробормотал он. Пристав порвал протокол.

— Скорей составь новый протокол, и чтобы я больше не ловил тебя на небрежности.

Он повернулся ко мне и засмеялся.

— Это все, что я могу сделать — сказал он, — дело будет передано суду. Предупреждаю вас, предстоят трудности с сыщиком, у которого упрямая башка и который получает проценты за поимку воров. Во всяком случае, сейчас имеется свидетель защиты. Остальное зависит от вас. Врача я могу сейчас же отпустить.

Футбол имеет свою пользу. Я его горячо поблагодарил, попросил прислать врача мне на квартиру и бросился искать Александра Виленкина, юрисконсульта генерального консульства.

В тот же вечер мы разработали план действий. Врач объяснил, что они намеревались заплатить, и Виленкин, который знал Англию почти так же хорошо, как Россию, ясно увидел, какой линии ему следует держаться. Показания врача имеют значение, но в качестве основного свидетеля защиты должен выступить я. Таков был намеченный Виленкиным план кампании.

Я сначала возражал. Весьма сомнительно, что британскому консульскому чиновнику удобно выступать в таком деле. Во всяком случае, я не видел, в чем может выразиться моя помощь.

— Предоставьте это мне, мой дор-р-р-рогой Локкарт, — сказал Виленкин своим еврейским акцентом. Я так и сделал.

Виленкин происходил из богатой еврейской семьи и славился тем, что лучше всех в Москве одевался. В деле зашиты двух англичан вопрос об одежде играл не последнюю роль.

Во вторник мы все явились к судье. Виленкин и я надели по этому случаю черные визитки, полосатые брюки, монокли и цилиндры. Наше появление произвело сенсацию.

Слушание дела началось скверно. Показания сыщика возымели действие. Унтер-офицер, грязный, небритый после трех дней тюрьмы, произвел неблагоприятное впечатление. Однако речь Виленкина оказалась шедевром.

Он строил свою защиту на том, что задержанные имели при себе крупную сумму денег, он подчеркнул все неправдоподобие того, что два столь замечательных члена морских сил Ее Величества рискнули бы своей карьерой ради нескольких носовых платков и пары носков. Всем известно, что англичане чистоплотны. Они моются. Они почитают чистое белье. Что удивительного в том, что они решили использовать остановку в Москве и позволили тебе роскошь ванны и чистого носового платка. Сыщик перестарался. Дело имеет глубокое политическое значение. Англия и Россия теперь друзья — почти союзники. В один прекрасный день, — как скоро, никто не знает, они, возможно, будут сражаться бок о бок. Взвесил ли судья то тяжелое впечатление, которое произведет несправедливое решение на нынешнее благоприятное состояние англо-русских отношений? Другие страны, другие нравы. И в качестве доказательства того, что английские обычаи непохожи на русские, он пригласил в суд очень занятого человека — и. о. британского генерального консула.

Я вышел вперед со всем достоинством, на которое был способен, и принес присягу.

— Обычное ли это в Англии явление, что порядочные люди заходят в магазин, выбирают на прилавке товары, кладут в карман выбранное и лишь после этого производят расчет? — задал вопрос Виленкин.

— Да.

— Случалось ли вам поступать так же?

— Да, — ответил я, не сморгнув.

Унтер-офицер покинул суд с незапятнанной репутацией. Но в этот вечер все газеты вышли со следующим заголовком: «Британский генеральный консул присягнул, что в Англии покупатели кладут товары в карман раньше, чем заплатят за них».

Однако моя репутация пережила этот сарказм. Я немного узнал свою Москву.

Для Виленкина это не являлось трудным достижением. Считавшийся всеми щеголем в мирное время, он во время войны показал себя иудейским львом. И действительно он был самым храбрым евреем, какого я когда-либо видел. Он был одним из первых ушедших на войну добровольцев. Благодаря физической храбрости и недюжинному уму он был вскоре произведен в прапорщики. За отличие в бою он получил Георгия. С моноклем и гладко выбритый в мирное время, он отрастил себе на войне великолепную бороду и усы. Когда произошла первая революция, он отдался душой и сердцем задаче убедить своих солдат продолжать войну. Его ораторский талант выдвинул его на пост товарища председателя армейского комитета, и это он привел в Санкт-Петербург военные части, подавившие первую большевистскую попытку переворота в июле 1917 года. После большевистской революции 7 ноября 1917 года он примкнул к Савинкову и участвовал почти во всех заговорах против нового режима. Его пренебрежение опасностью доходило до безрассудной смелости, и я несколько раз предупреждал его о том риске, которому он подвергается. В июле 1918 года он был арестован в Москве как контрреволюционер. Он оказался в числе первых жертв официального террора, когда в порядке репрессий против покушения на жизнь Ленина 1 сентября 1918 года большевики расстреляли семьсот своих политических врагов.

В течение весны и начала зимы 1914 года моя жизнь протекала деятельно и интересно. Я имел достаточно работы, чтобы не нуждаться. Мой интерес к России и ко всему русскому перешел почти в манию, и моя честолюбивая мечта сделаться самым осведомленным консульским чиновником в России была на пороге осуществления. Я гордился тем, что австрийский генеральный консул попросил наш годичный отчет (в основном написанный мной) для списывания его и выдачи в качестве своего. В прошлом он всегда оказывал эту честь своему германскому коллеге. Однако, если я проявлял признаки слишком большой самостоятельности, Бейли всегда призывал меня к порядку. Такова уж моя судьба, что мной всегда кто-нибудь помыкает. Мои удовольствия были очень ограничены — немного тенниса, случайная партия на бильярде и воскресный отдых на даче. Все же я не считал себя несчастным. Моя семейная жизнь была спокойна и безоблачна. Хотя я был последним человеком, за которого женщина должна была выйти замуж, брак принес мне много хорошего.