Павел Нерлер - Осип Мандельштам и его солагерники

г) свастика на безымянном пальце ПУШКИНА, в рисунке с картины художника ТРОПИНИНА Портрет ПУШКИНА нанесена уже при печатании в типолитографии „Рабочая Пенза“ на готовое клише;

2. Не смотря на явное контр-революционное искажение в рисунках, они все же были одобрены к печати ВОЛИНЫМ и были завизированы уполномоченным Главлита БУДАНОВЫМ.

3. Клише изготовлялись в цинкографии „Правда“ и разосланы 12-ти типографиям Наркомместпрома и 4-м бумажным фабрикам Наркомлеса.

4. Печатание обложек с этими клише производили с февраля по сентябрь 1937 года. Общий тираж выпуска составляет около 200 миллионов тетрадей (в этот тираж входит вся серия тетрадей, выпущенных к пушкинскому юбилею).

Наши мероприятия:

1. Из всех типографий, печатавших тетрадные обложки с контр-революционными искажениями, изымается клише.

2. Арестовываем основного виновника контрреволюционных искажений СМОРОДКИНА Михаила Павловича, 1908 г. рождения, беспартийного.

3. Пензенский Горотдел проводит расследование по типо-литографии „Рабочая Пенза“.

В силу того, что по сообщениям ряда УНКВД имеются в продаже такие тетради (в миллионах экземпляров) просим разрешить вопрос о дальнейшей продаже тетрадей, имеющих обложки с контр-революционными искажениями» [391].

Так или иначе, Смородкин был арестован в 1938 году и попал в один эшелон с Хитровым и Мандельштамом. Хитров искал его на Колыме, но не нашел, а осенью 1941 года из дому ему написали, что Смородкин жив и находится в лагерях на Алтае (по всей вероятности, его комиссовали еще во Владивостоке, где Смородкин схлопотал воспаление легких и лишился части левой, отмороженной, ступни, и направили, как и Моисеенко, в Мариинск) [392]. Всю последующую жизнь он сильно хромал, ходил всегда с палкой.

В феврале 1945 года участвовал в 6-й краевой выставке в Барнауле, посвященной 27-й годовщине Красной Армии. В 1946 году в ссылке в Бийске, художник местного драматического театра. В 1955-м — главный художник Государственного Русского драматического театра им. Ленинского комсомола Белоруссии, а с 1957 года — главный художник Калининградского областного драматического театра.

Умер М. П. Смородкин в 1974 году, похоронен на Калининградском городском кладбище [393]. В театре его еще долго вспоминали, а в 1998 году — к 90-летию со дня рождения — провели вечер его памяти.

По характеру был он человеком тихим и мягким, но все же не смиренным. Он сам предложил своей жене — художнице и красавице Татьяне Григорьевне Коцубей (1915–1996) — не ждать его с Колымы, а развестись и начать новую жизнь. И все же он очень переживал, когда она его «послушалась» и именно так и сделала [394]. Сам он позднее тоже женился, но детей во втором браке не было.

Отношения с бывшей женой и дочерью Светланой (р. 1933) сохранялись, но поддерживались на минималистском уровне — ни переписки, ни непременных встреч при редких наездах в Москву. Особенно страдала от этого дочь, признававшаяся, что всю жизнь чувствовала себя очень обделенной.

Что касается Петра Малевича (2 сентября 1904 — 9 января 1969), то его арестовали 17 февраля 1938 года за «контрреволюционную работу и подозрения в шпионской деятельности». Постановлением ОСО при НКВД от 2 июня 1938 года «за контрреволюционную агитацию» был приговорен к пяти годам ИТЛ. Заключение отбывал в Каргопольском ИТЛ в Архангельской области. 11 февраля 1940 года его дело было пересмотрено и прекращено, а сам Малевич освобожден [395].

После освобождения Смородкина и Малевича виделись они и Александр Хитров довольно редко, поскольку Смородкин не вернулся ни в Москву, ни в Подмосковье. Но однажды, сговорившись, они втроем целое лето расписывали церковь в Касимове на Оке. К радости всех троих, но в особенности Малевича — заядлого рыбака…

К. Е. Хитров — Варваре Николаевне (вероятно, соседке)

23 июня 1943 г. [396]

29-го Апреля с/г у меня кончился срок договора с организацией, в которой я работал в течение пяти лет и теперь я имел бы возможность держать постоянную связь с интересующими меня лицами, но посланные в начале мая и июня четыре телеграммы на разные адреса моих родственников остались на сегодня без ответа.

Последние письма я получил от сестры Марии и Ольги Александровны, писанные ими в августе 41 года. В них сообщали мне, что все три моих брата находились в действующей армии: Александр на южном фронте, Боря и Юрий на западном, что Мария живет и работает около Москвы, Ольга Александровна и Антонина Васильевна эвакуированы в Куйбышевскую область. О маме ни та, ни другая не обмолвились ни словом. Где она, что с ней — меня это беспокоит и мысли, «не умышленно ли о ней умолчали?», не покидают.

Война, начавшаяся два года назад, еще в то время разбросала в разные стороны всех моих родных и что было с ними тогда, все ли живы и здоровы были? Но с тех пор прошло уже два года. Что за это время могло случиться, страшно подумать. Моя неосведомленность о судьбах близких мне рождает мучительные предположения, не дающие душевного покою.

Перебирая в своей памяти всех своих, к которым я мог бы обратиться с просьбой о помощи мне в установлении адресов моих родных, я решил написать Вам, надеясь, что Вы не оставите мою просьбу без внимания, наведете где нужно справки и сообщите мне.

Я работаю старшим бухгалтером центральных механических мастерских Чай-Урьинского горнопромышленного управления. Считаю это временным, как и дальнейшее пребывание на Колыме, хотя возможности выезда в свои края пока нет. Все зависит от военной ситуации. Буду верить в хорошее окончание войны и скорую встречу со всеми родными и знакомыми.

Варвара Николаевна, еще раз прошу оказать мне содействие с адресами, сообщить мне хорошее и плохое, действительность как она есть, не умалчивая ни о чем, что Вам известно.

Мой адрес; Поселок Нексикан Хабаровского края ЦРММ ЧУГПУ Хитрову К. Е.

К. Е. Хитров — Н. И. Хитровой

и М. Е. Хитровой 27 июля 1943 г. [397]

Вчера для меня был несказанно счастливый день. Я получил одновременно Ваше письмо и Шурину открытку.

Более пяти лет я имел от вас отрывочные и случайные сообщения о себе и ровно два года абсолютно никаких известий. Последний раз я читал Марусино и Ольги Александровны августовские письма 41 года, сообщавшие мне, что все братья на фронте, Маруся в Щелковском районе, Оля и Тоня эвакуированы и не слова о маме. Это было осенью 1941 года. А наступившая мрачная действительность не предвещала, кажется, ничего хорошего. Оставшиеся без ответа несколько моих к вам телеграмм постепенно настроили меня на грустные мысли и воображение мое рисовало страшную картинку. Что могло случится за эти два года с вами? Останется ли кто жив из близких мне? Подобные мысли не покидали и сверлили меня. Я уже как бы смирился с самыми худшими думами о вашей судьбе. А как же иначе? Что бы вы подумали о судьбе Бориса, не получив от него вести с января месяца по сей июль, зная, что он оборонял Сталинград? А я от вас все-таки тысяч тринадцать километров. Справки наводить трудно, да мое тогдашнее положение!