Павел Нерлер - Осип Мандельштам и его солагерники

А печать, радио, искусство, наука превращены в подсобный кнут над нашими отцами, их гонят до самой смерти, расправляются с ними свирепее, чем с рабами.

А они, перенесшие на своих плечах такие тяжести, думали, вот уж дождались праздника свободы, но это только реклама, обман. Я удивляюсь содержанию твоего последнего письма, мне не верится, что ты так стал думать. Помнишь, ты меня недавно убеждал и прочее. Теперь ясно? <���…>

Я не хочу насыщать и обосновывать это научно, но скажу, что наш прямой долг бороться до конца не жалея себя, своих сил, за спасение родины, за свободу угнетенного человечества, против армии паразитов, палачей, жуликов и аферистов. <���…>

Работаю над философией, это инструмент, определяющий путь будущего. Пока. До свидания. Жму всю лапу, живи, цвети. Пиши по последнему адресу. Жду.

В институте имени прокурора Стучки ускоренно готовили на следователей. Теоретически Моисеенко вполне мог познакомиться с Мандельштамом в том же 1938 году, но не в лагерном бараке, а в своем следовательском кабинете. Но получилось, как мы знаем, иначе. Да и невозможно представить в «органах» человека, написавшего: «на каждой стоянке к открытым окнам поезда и старики, и дети протаскивают руку с плачем, горьким плачем „Милые, дайте кусочек хлеба“» [472].

Конечно же, его место на нарах, рядом с великим поэтом, который в то же время и о том же написал:

В письме своему «другу» Шуркову от 8 апреля 1935 года Моисеенко доверительно сообщал:

«…Последние дни, т. е. с самого начала апреля явились днями для меня упорной открытой борьбы. Я перешел в наступление на весь комитет комсомола, я воюю правду, очень твердо и уверенно. Кое кто испугался моих первых выстрелов и поражений и начал прибегать к открытой атаке и маскировке. Вчера 7-го апреля наш бой вылился в жестокое баррикадное сражение на групповом партийно-комсомольском собрании. Атаковали меня все и со всех сторон, пустили в ход все виды оружия вплоть до артиллерии.

Я в меньшинстве. На моей стороне только три нацмена: два армянина и один калмык. Мы тверды и непоколебимы. Когда вчера на собрании предложили мне слово с условием признать ошибки, критику и дать обещание исправить все, я выступил с последней громовой речью, бесстрашной, разоблачал их. Раскрывал все махинации их лжи и обмана. Для них мои слова гремели приговором. Это по ним большой удар с неожиданной стороны.

Собрание меня и армян постановило исключить из рядов ВЛКСМ и института».

А 14 октября 1935 года Юрий Моисеенко был арестован прямо в институте во время занятий, и через 2 месяца, 13 декабря, было составлено обвинительное заключение, согласно которому он:

«а) в 1932 г. входил в состав контрреволюционной группы литературных работников редакции газеты „Пионерская правда на радио“, участвуя в нелегальных сборищах последней; б) в 1934 г. входил в состав фашистской группы студентов Саратовского института Советского права, участвуя на устраиваемых ею сборищах; в) вел обработку в контр-революционном и террористическом направлении студента ШУРКОВА Л. Ф. и г) имел намерение нелегально перейти границу с целью сотрудничества в буржуазной прессе, помещая в ней контр-революционную клевету против СССР, т. е. в преступлении предусмотренном ст. ст. 58–10 и 58–11 УК».

Известно, как велось в те времена следствие, как появлялись «намерения нелегально перейти границу», «фашистские группы студентов» и признательные показания, — ну не судить же человека только за жалость к голодным крестьянам?

Их и взяли всех семерых — самого Ю. М., в частности, 14 октября 1935 года, прямо в институте (не взяли — одного Евгения Долматовского) [473]. В Бутырках Ю. М. сидел в камере № 10, рядом с Пугачевской башней. Судили их 11 февраля 1936 года и оформили как контрреволюционную группировку, дав по 5 лет лагерей. Ю. М. работал в Вяземлаге под Смоленском на строительстве стратегического шоссе Москва — Минск: тачка, тяжелые земляные работы, на которые он физически был просто не способен.

Но Вяземлаг и «всего лишь» 5 лет ИТЛ можно было считать большой удачей по тем временам. И вскоре государство, удивленное собственной мягкотелостью, спохватилось.

Поводом для вторичного ареста послужили отказ от работы и стычка с начальством. 7 августа 1937 года Судебной коллегией отд. Западного облсуда при Вяземлаге НКВД по ст. 58–10 УК РСФСР был осужден вторично — на этот раз к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 3 года (по ст. 58, п.10, ч. I).

17 сентября 1937 года определение относительно Ю. М. издал и Верховный суд РСФСР. Осенью 1938 года Ю. М. был отправлен по этапу на Колыму, но до Колымы не доехал: по болезни он был оставлен в пересыльном лагере под Владивостоком.

Где и познакомился с только что прибывшим Осипом Мандельштамом, оказавшимся его соседом по нарам. Рядом с ними жил Ковалев — пожилой человек из амурских казаков, мальчиком привезли его в Благовещенск из Белоруссии родители-переселенцы. Ковалев был очень крепкий мужик, охотник на медведей (почему его комиссовали, а не отправили на Колыму — Ю. М. не знал). Он проникся необычайным уважением к Мандельштаму и по-отечески за ним ухаживал, приносил еду (и доедал за ним, если Мандельштам отказывался что-то есть). В лагере, как правило, хорошо, по имени, отчеству и фамилии знали только ближних соседей, но цепкая память Ю. М. сохранила имена и других солагерников: Николай Пекурник, инженер завода № 22; некто Жаров, инженер-мелиоратор из Республики Коми; Алексеев — шофер посольства в Шанхае; Николай Иванович Гриценко — военнопленный времен Первой мировой; Николай Стадниченко — инвалид 1-й Конной; Сапоненко — начальник отдела стандартизации; Уваров — инженер; Семен Бейтов — филателист из Иркутска; Николай Николаевич Кузнецов из Верхнеудинска — из политкаторжан; Ян Матвеевич Мизик, политэмигрант, отец двух дочерей; Исмаил Фарпухия — перс; Кацнельсон — военнослужащий; Харламов — 22–23-летний студент МГУ; некто Ваганов — совершенный молчун, в арестантском халате из серого сукна; Владимир Вельмер — священник, с ним Ю. М. познакомился еще в Смоленской тюрьме, вместе были и во Владивостоке, и в Мариинских лагерях.

Называл Моисеенко и Льва Давидовича Ландау (до ареста Моисеенко знал его жену — Наталью Соломоновну Тылкину-Ландау, преподававшую ему в Москве в 1931–1934 английский язык). Но тут явная аберрация: Ландау на пересылке не было! (Поговаривал и про Бруно Ясенского, но Ю. М. и не утверждал, что сам его видел.)

Ю. М. был одним из немногочисленных свидетелей последних недель жизни и смерти Осипа Мандельштама. Серия статей об этом, опубликованная в свое время Э. Поляновским в «Известиях», была прочитана всей страной. Та сцена при прожарке вещей, что, со слов Ю. М., описал тогда журналист, была все же еще не смертью поэта, как полагал журналист, а ее преддверием. И состоялась она не 27 декабря, а несколько раньше.