Борис Кулапин - Густав Малер

Их роман развивался стихийно. На первом свидании композитор посвятил девушке стихотворение и сразу объявил о своих требованиях к будущей жене: она должна пожертвовать ради его творчества своими личными интересами, разделять его композиторские победы и горести, переписывать сочинения, заниматься домашним хозяйством… Неудивительно, что Альма испытывала шок. Тем не менее плененная вниманием знаменитости красавица вынуждена была признать, что потеряла голову. Друзья Густава с радостью наблюдали, как он наконец сбросил маску одинокого художника и начал делать всё возможное, чтобы выглядеть веселым и общительным в глазах юной фрейлейн.

Восемнадцатого ноября Малер попросил Альму познакомить его с матерью. Случилось это по окончании оперы Глюка «Орфей и Эвридика», исполненной под его управлением. Малер пригласил обеих дам в свой кабинет, где они за чашкой чая приятно беседовали. Итогом их встречи стало ответное приглашение, которое Густав с радостью принял. Через день Альма написала в своем дневнике: «Лицо Малера начерчено в моем сердце».

Авторитет директора Придворной оперы приобрел столь гигантские масштабы, что общество могло видеть рядом с ним только первую красавицу Вены, поэтому его выбор был принят безоговорочно. Для публики личность Густава становилась главнее того, что он делал, примером чему может служить состоявшаяся в конце ноября в Мюнхене премьера Четвертой симфонии. Критики продолжали строчить пакости: «Никаких следов спонтанности, ни одной оригинальной идеи… ничего, кроме технического мастерства, расчета и внутреннего обмана». Прогрессивная общественность, как и раньше, приветствовала композитора. В частности, пораженный сочинением шестнадцатилетний Альбан Берг после концерта прорвался в артистическую комнату Густава, чтобы выразить автору свое восхищение. История умалчивает подробности той встречи, но из комнаты Берг вышел с подаренной Малером на память дирижерской палочкой. Однако и тогда пришедшая в «Kaim Saal» публика по большому счету интересовалась не произведением, а его автором, изящно управлявшим оркестром. Он, словно королевская персона, невольно превращался из композитора и дирижера в самоценность, в некоего «светского льва», пользовавшегося огромной популярностью. Желтая пресса лишь подогревала такой интерес.

В столице же всё было куда серьезнее: оперы или симфонические вечера зачастую посещались только из-за одной фамилии «Малер», напечатанной на афише. Венские извозчики при виде директора Придворного театра взволнованно и благоговейно произносили: «Малер!..» Такая популярность отчасти играла на руку Густаву, ведь с его аншлагами приходилось считаться даже врагам. Если же вдруг композитор во время сезона уезжал, пресса поднимала крик: «Где директор оперы? У нас нет больше оперы!»

Несомненно, и Альме, и даже в большей степени ее матери жених с таким статусом быстро вскружил голову. В начале декабря Густав признался красавице в любви и впервые ее поцеловал. Девушка, испытывавшая схожие чувства, была счастлива, но решила открыть Густаву правду: из-за их внезапного знакомства она мучилась угрызениями совести, ведь ей признался в любви и Александр фон Цемлинский. При этом Альма чувствовала большое давление со стороны друзей и семьи, желавших, чтобы она прекратила отношения с педагогом, который не мог похвастаться ни положением в обществе, как Малер, ни привлекательной внешностью. Так или иначе, 12 декабря Альма отправила письмо бывшему возлюбленному, попросив у него прощения и благословения на решение остаться с Малером. Хотя романтичный Густав предлагал ей пожениться тайно, в их отношениях всё обошлось без крайних мер.

Планы влюбленных складывались вполне благополучно, однако вскоре в них капнула ложка дегтя, которая впоследствии дала о себе знать. В конце месяца композитор предупредил Альму, что ей придется отказаться от каких-либо композиторских амбиций. Ее ответная реакция вначале была преисполнена гнева, но потом она успокоилась, подумала и убедила себя, что для нее это будет даже лучше.

Двадцать третьего декабря Густав и Альма обручились, причем случилось это прежде, чем они предстали перед опекуном девушки Карлом Моллем. Художник Молль, женившийся на овдовевшей супруге своего учителя Шиндлера и будучи на год моложе Малера, являлся яростным антисемитом. Между ним и Альмой не было взаимопонимания, а в дальнейшем он осуждал все ее браки, ненавидел всех ее друзей и мужей. Например, в конце 1930-х годов, когда падчерица с двойной еврейской фамилией Малер-Верфель бежала от нацистов, отчим стал членом партии Гитлера и покончил жизнь самоубийством вслед за своим кумиром в мае 1945 года.

Со стороны родных и друзей Густава отношение к его союзу с Альмой оказалось неоднозначным. В целом все были рады, что на пятом десятке лет Малер нашел себе жену. Но старый друг Зигфрид Липинер отговаривал Густава от женитьбы, из-за чего у Альмы появилась к Липинеру сильная неприязнь. Она часто называла его «фальшивым Гёте в литературе и торгующимся евреем в жизни». Ревнивица Юстина тоже не особо радовалась браку Густава, хотя у нее к тому времени сложились отношения с первой скрипкой Придворной оперы и филармонического оркестра Арнольдом Розе, братом Эдуарда Розе, женившимся на Эмме. Юстина всячески скрывала свою любовь от Густава, пообещав жениху открыть тайну, только когда брат найдет себе жену. Малер, хотя и желал выдать любимую сестру за хорошего человека, узнав о ее союзе с Розе, испытал разочарование и недовольство: Густав боялся неизбежных слухов и упреков в семейственности.

Девятого марта 1902 года Густав и Альма Маргарита Мария Шиндлер обвенчались в венской церкви Карлскирхе. Церемонию решили сделать приватной, ведь невеста уже была беременна. На следующий же день Юстина Малер вышла замуж за Арнольда Розе. Таким образом, две сестры композитора нашли свое счастье с двумя братьями-музыкантами.

Медовый месяц Густав и Альма сочетали с работой, отправившись в путешествие по России. Три холодные, но прекрасные недели в Санкт-Петербурге прошли в череде репетиций и концертов. По пути в столицу Российской империи у Малера начались сильнейшие мигрени, мучившие его на протяжении всей жизни. На каждой остановке он выбегал на мороз без головного убора и метался, как загнанный зверь, с одного края платформы на другой в надежде остудить голову от спазмов, но тщетно. В конце концов, композитор сильно простудился, что несколько омрачило поездку. Понимая, что болеть теперь нельзя, Густав с первых лет семейной жизни стал трепетно относиться к своему здоровью, начал делать зарядку и старался держать себя в спортивной форме.