Борис Кулапин - Густав Малер

Шестнадцатого апреля судно достигло Шербура, специально для композитора причал закрыли от публики. На следующий день к пяти часам утра Малеры заселились в парижскую гостиницу «Elysee Palace Hotel». К умирающему Густаву прибыли сестра Юстина и Бруно Вальтер. Казалось, композитор стал лучше себя чувствовать. Когда его транспортировали, он даже попросил покатать его по улицам города на машине. Альма вспоминала: «Он сел в автомобиль как человек, оправившийся от болезни, а вышел из него, как человек, находившийся на пороге смерти». Повторное бактериологическое исследование повторило приговор. В клинике на западной окраине города Малеру вводили сыворотку и инъекции камфары, но это не помогло. Вальтер позднее описывал тогдашнее состояние композитора: «Борьба, измучившая плоть, ранила и его душу, его не покидало мрачное, неприязненное настроение. Когда я осторожно упомянул о его творчестве, чтобы направить его мысли на что-нибудь более утешительное, он ответил мне сначала лишь в самых пессимистичных тонах. После этого я избегал касаться серьезных вопросов и ограничился тем, что пытался немного отвлечь и рассеять его разговорами на другие темы».

Одиннадцатого мая Малера осмотрел венский специалист Франц Хвостек, который, осознавая полную безнадежность, предложил Альме отвезти мужа в Вену, где ему будет легче коротать последние дни. При этом Хвостек сообщил Густаву, что сможет его излечить, отчего у композитора появилась ложная надежда, облегчившая ему путь до любимого города. Он снова и снова говорил: «Кто позаботится о Шёнберге, когда меня не будет?»

Увы, в допенициллиновую эпоху никаких шансов на исцеление не было. Александр Флеминг выделил способное помочь Малеру лекарство из штамма гриба Pénicillium notatum лишь в 1928 году.

Следующим вечером Густава привезли в столицу: он пожелал умереть в своей любимой Вене. В Париже и на всех остановках поезда по пути к композитору толпами шли неугомонные журналисты, пытавшиеся выведать правдивые сведения о состоянии его здоровья. Еще неделю Малер находился в специально подготовленной для него палате санатория «Loew», ставшей последним его пристанищем. Специалисты печально качали головами. Он же постоянно повторял: «Моя Альмши». Прогрессировала сердечная недостаточность, интоксикация продолжала усиливаться, для снятия одышки применяли кислородные подушки, постоянно делались инъекции морфина, сознание уходило. Альма вспоминала, как Густав выкрикивал имя Моцарта и делал дирижерские движения: «Он лежал и стонал. Вокруг колен, а потом и на ногах образовался сильный отек. Применяли радий, и отек сразу исчез. Вечером его вымыли и привели в порядок постель. Два служителя подняли его нагое изможденное тело. Это было похоже на снятие с креста. Такая мысль пришла в голову всем нам. Он сильно задыхался, и ему дали кислород. Потом уремия — и конец. Вызвали Хвостека… Малер лежал с отсутствующим взглядом; одним пальцем он дирижировал на одеяле. Губы его улыбались, и он дважды сказал: “Моцарт!” Глаза его казались очень большими. Я попросила Хвостека дать ему большую дозу морфия, чтобы он ничего уже больше не чувствовал… Началась агония. Меня отправили в соседнюю комнату. Предсмертный храп слышался еще несколько часов. Вдруг около полуночи 18 мая, во время ужасного урагана, эти жуткие звуки прекратились».

Ему еще не исполнилось пятидесяти одного. Согласно последней воле композитора его сердце после смерти было проколото. Очевидно, Густава пугали мысли о летаргическом сне. 22 мая Малер был предан земле на нерелигиозном кладбище «Grinzing» в венском пригороде. Погребение состоялось рядом с дочерью в соответствии с его пожеланиями. Он оставил и другие конкретные указания, например, чтобы на похоронах о нем не было сказано ни одного слова и не прозвучал ни один музыкальный звук.

Проститься с композитором, несмотря на непогоду, собрались сотни людей, среди них были Арнольд Шёнберг, Альфонс Дипенброк, Бруно Вальтер, Хуго фон Гофмансталь, Густав Климт, а также представители крупных художественных организаций Австро-Венгрии и других стран. Скорбящие молча стояли с непокрытыми головами под дождем. Никто не верил в уход Малера, а кто-то, быть может, вспоминал «Симфонию Воскресения», ведь для творца его уровня смерти не существует. Он также продолжает пребывать в этом мире, потому что мысли Малера, его взгляды и идеи до сих пор живы, только приобрели форму нотных текстов. Их автор теперь здравствует на два Света — Земной и Небесный. Воскресение состоялось.

Как только тело было предано земле, небо озарила радуга, подарившая благодать скорбящему молчанию собравшихся. На своем надгробии композитор просил указать только «Gustav Mahler»: «Тот, кто придет меня навестить, знает, кем я был, а другим знать это незачем». На следующий день император Франц Иосиф помпезно объявил, что в честь великого усопшего композитора Густава Малера будет исполнена его «Симфония тысячи», и беззаботная Вена вновь погрузилась в привычное движение жизни.

Феномен Малера уникален и вместе с тем закономерен. С одной стороны, последние десятилетия XIX века, характеризующиеся закатом романтической эры и возникновением эпохи Модерна, сделали всё для появления творца его направленности. Малер был неизбежен как очередной виток развития искусства. С другой — мало кому в истории удалось столь радикально и революционно проявить себя одновременно в нескольких областях деятельности.

По тривиальному закону «большого, видящегося лишь на расстоянии», эпохальность Малера как одной из уникальных личностей музыкальной истории стала проясняться с течением времени, и побудительным фактором в этом вопросе послужил его уход из жизни. Спустя почти неделю после смерти композитора Антон Веберн писал Арнольду Шёнбергу: «Густав Малер и Вы, именно здесь я вполне отчетливо вижу свой курс. Я не буду отклоняться от него». В середине июня Шёнберг завершил последнюю из «Шести пьес для фортепиано», посвященных памяти Малера, а через несколько месяцев в Мюнхене Бруно Вальтер исполнил «Песнь о земле». Эффект премьеры опуса только что ушедшего автора оказался настолько сильным, что сочинение тотчас было признано шедевром современного искусства. Следующим летом Вальтер организовал премьеру Девятой симфонии своего учителя.

Голландский последователь Густава Виллем Менгельберг всю жизнь демонстрировал служение его искусству. Только за 1911–1920 годы он по всему миру провел 229 вечеров малеровских оркестровых сочинений. Май 1920 года, когда разобщенная Европа переживала последствия Первой мировой войны, благодаря Менгельбергу стал знаковым месяцем для объединения еще недавно противостоящих народов. Дирижер организовал Первый малеровский фестиваль, где в течение девяти концертов исполнил все симфонии композитора. Музыка чешского еврея, жившего и трудившегося в Германии и Австро-Венгрии, зазвучав в Амстердаме, стала символом примирения. В тех вечерах приняли участие многие выдающиеся музыканты начала века. Один из критиков писал: «Это был больше чем музыкальный фестиваль. Это была конференция мира — самая настоящая мировая конференция, которая состоялась через шесть лет после того, как весь мир отправился на войну… здесь впервые вместе стояли французы и немцы, итальянцы и австрийцы, англичане, американцы, бельгийцы, венгры в общем поклонении гению».