Ольга Палатникова - Сергей Бондарчук. Его война и мир

Великий актёр Бондарчук сыграл Курчатова как фигуру трагическую. Я не знаю, кто, кроме него, мог так мощно, выразительно сыграть этот внутренний душевный надрыв великого человека. Хотя типажно они, как и в случае с Касатским, расходятся. Курчатов был сухопарый, но Сергей добился такого перевоплощения, что стал похож на него и внешне.

Поначалу мы придумали много всяких «интеллигентских» штучек для этого героя, хотя в реальности всё было проще, жёстче и страшнее. Такие личности, как Курчатов и иже с ним, прекрасно понимали: если американцы первыми сделают атомное оружие, оно будет употреблено против нас. Надо защищаться без всяких «интеллигентских соплей» – позиция была чёткой и понятной. Курчатов, создавая бомбу, отдавал себе отчёт, какое смертоносное оружие он производит на свет, но только такое оружие и могло спасти страну. Бондарчук тоже так думал.

Кстати, для несведущих. Не так давно рассекретили материалы американских и британских спецслужб о планах ядерных ударов по СССР. Им тогда не хватило единиц оружия. Только это их остановило. И вскоре возник паритет.

В глубокомысленные разговоры во время работы мы с ним не пускались. Сергей не любил этого. Я тоже считаю, что режиссёру вести интеллектуальные беседы с актёром бессмысленно – это всё от лукавого. Есть конкретная сцена, есть конкретное поведение, есть задача, есть действие – и занимайтесь этим. Актёры не любят трепачей, вянут и сохнут на глазах, у них начинают лица плавиться. Актёры раскрываются перед режиссёрами, которые не «вешают лапшу на уши», а всерьёз снимают фильм или ставят спектакль. Кстати, таким взаимоотношениям с актёрами я учил свои пять режиссёрских мастерских, которые выпустил во ВГИКе. А меня тому же учили в ГИТИСе Мария Иосифовна Кнебель и Алексей Дмитриевич Попов. Я знал режиссёров, которые так красиво говорят, такое наворачивают, что дух перехватывает, а элементарной сцены слепить не могут. Важно не «ля-ля», а угадать человека для роли, потом помочь ему пойти верной дорогой, подпирая и утверждая в нём то, во что он поверил. В этом смысле с Сергеем работать было необыкновенно легко – с ним почти ничего и обговаривать-то не надо было.

В творческом плане Сергей Фёдорович общался только с людьми талантливыми, с теми, кого уважал. Как истинный художник, он имел право на избирательность. Однажды он чуть не перессорил меня с друзьями. Потому что в дружбе всегда есть ревность. Сказал по телевизору в прямом эфире: «У меня только один друг – это Таланкин»… Мы подружились не за картами и не за бутылкой. Мы сошлись на почве искусства, как это ни высокопарно звучит. Друг друга уважали, почитали как художник художника. Заканчивали картину, и каждый понимал: это здорово, но пространных обсуждений не устраивали. Про мои «Дневные звёзды» он как-то проговорился, что это – гениальный фильм, после которого уже нельзя снимать так, как снимали раньше. И, пожалуй, это единственное, что он когда-либо сказал мне о моём творчестве. Нам не надо было хвалить друг друга, не в этом было наше общение, к тому же априори присутствовало взаимное уважение к таланту. Если и говорили, то об искусстве коллег. Отсюда складывались и человеческие взаимоотношения. Мы могли общаться даже на чувственном потоке, без слов, глаза в глаза – когда ты смотришь человеку в глаза, ты же понимаешь, правду он говорит или лжёт.

Надо отдать должное Сергею Соловьёву. В конечном счёте, он проявил себя как порядочный человек: публично извинился за тот беспредел на Пятом съезде кинематографистов, и за себя и за всех прочих. Правда, извинения последовали через значительное время, но это была не игра, не политическая конъюнктура. Это было покаяние.

К Богу, к православию Сергей Фёдорович шёл поступательно, победив в конце жизни сильное влияние Толстого. Это сейчас стало модно восстанавливать храмы – иногда священники деньги на храм берут у бывших бандитов – нынешних богатеев; слава Богу, есть такие, кто не берёт. А Бондарчук восстановил один храм в середине шестидесятых(!), во время съёмок «Войны и мира», за счёт бюджета фильма. В «Войне и мире» эпизоды выноса иконы Богородицы пред Бородинской битвой и народного молебна – это эпизоды, снятые православным человеком. Про «Судьбу человека» Витторио де Сика сказал: «Это христианский фильм» [8].

Первую панихиду по Серёже служили у нас на дому через сорок минут после его ухода. Дима (сын) привёз священника. А я и сейчас очень часто общаюсь с ним, иногда во сне, иногда наяву, мысленно…

Бондарчук – многолик, как всякий великий художник. Ту часть своей души, где совершалось творчество, он не очень-то распахивал. К каждому, кто его знал, кто с ним общался, он поворачивался разными гранями. Его невозможно охватить целиком, во всём объёме. Он был очень ранимым; бывал скрытен и замкнут, осторожен при встречах с некоторыми людьми. Иногда был замечательно компанейским, мог чудесно вести застолье. Свидетельствую: он привечал всех, приходящих к нему – будь то сельские старики на натуре «Отца Сергия», или молодые физики-кандидаты наук в коридорах Курчатовского института на «Выборе цели». Как депутат, он принимал множество народа. Его всегда окружало множество разных людей. Они толпились, суетились, рвались побеседовать, не давали отдохнуть, раздражали семью… Кто-то с дарением, кто-то с прошением. Он никогда никого не отталкивал. Вопрос: «Не устаете ли от людей?» – он воспринял бы как никчёмный. А я всегда твёрдо знал: людской круговорот ему необходим, как воздух. Сергей Фёдорович Бондарчук свято верил в свой народ. И жить вне этой веры не мог.

Режиссёр фильмов: «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Тема», «Валентина», «Васса», «Мать», «Романовы – венценосная семья», «В круге первом», «Без вины виноватые».

Летом 1964 года мы, трое слушателей Высших режиссёрских курсов: Гурам Габескирия, Имант Кренберг и я, – были направлены на практику к Сергею Фёдоровичу Бондарчуку, на картину «Война и мир». Шли мы в съёмочную группу с волнением и некоторой даже тревогой: понимали, постановщику такой огромной, сложной картины наверняка не до практикантов. Так и оказалось. Принял нас не Бондарчук, а генеральный директор «Войны и мира» Виктор Серапионович Циргиладзе, величайший в своём цехе директоров. Мы были польщены. Правда, глянул он на нас без особой радости и распорядился:

– Этих ребят в Ленинград, в экспедицию берём, но поселить в казарме, всех рядышком.

Однако ж «казармой» оказалась новая тогда гостиница «Киевская» – в конце Лиговского проспекта. Номер – на троих, только с умывальником, но чистый, просторный, так что нас всё вполне устраивало. Мы же себя ощущали без пяти минут режиссёрами, которые вот сейчас на практике у великого режиссёра и у великого директора. И в том, что нас так хорошо поселили, что сразу выдали суточные, что постарались создать комфортные условия, – во всех этих чисто бытовых деталях сказалось внимание к нам Виктора Серапионовича, его уважительное отношение к молодым людям. Это было замечательно, и это характеризует Циргиладзе как человека чуткого и интеллигентного.