Олег Тарутин - Межледниковье

На практику я устроился от лаборатории геологии угля, коллектором. Практика предполагалась интересная. Из Питера нас ехало трое: начальник отряда и я с еще одним студентом-ботаником. Поездом до Караганды, а далее — машиной, в самый угол Юго-Восточного Казахстана, в город Зайсан, откуда уже — к самой китайской границе.

В Караганде, где многое было узнаваемо мной с прошлого года, мы несколько дней расслаблялись на базе московских биологов, в Ботаническом саду (сравнить с прошлогодними вокзальными лавками!), а затем погрузили отрядное барахло в грузовик с брезентовым верхом и двинулись в путь к той самой китайской границе.

Отряд наш увеличился на трех человек: на повариху и работягу местного найма, плюс — шофера-москвича, мужчину лет под сорок по имени Леша. Машина тоже была московская, пригнанная своим ходом из столицы. Начальник — толстый, уравновешенный, смешливый геолог-угольщик — ехал в кабине, временами подменяя шофера. Мы четверо, откинув спереди брезент, сидели в кузове на длинном рундуке, горланили песни или разговаривали. Повариха — тетка неопределенного возраста — попала к нам после отсидки, за что сидела, каков был срок, она не говорила. Хоть с головой у нее было не совсем ладно, поварские дела она вершила исправно. Работяга — долговязый карагандинец-допризывник — больше всего на свете любил кино. Он все норовил пересказать нам содержание «Подвига разведчика», а также неизвестного нам фильма «Серебристая пыль», в котором американские зверюги-ученые проводили смертоносные опыты на неграх, посыпая их этой самой пылью. В истинности всего, виденного в кино, этот Коля не сомневался.

Мы катили по малолюдным степным дорогам, минуя поселки, становища, целинные совхозные палаточные городки, снова становища, снова поселки… Изредка останавливались там, где имелись столовые или магазины, — поглазеть. При начале сумерек мы начинали присматривать место для ночлега, машина съезжала с дороги, мы разводили костерок, ужинали, а потом вынимали раскладушки, спальные мешки и укладывались под открытым небом, под звездами. За весь долгий путь я не помню ни одного дождя, ни одной пасмурной ночи.

Так добрались мы до Зайсана, родины Павла Васильева, расстрелянного поэта (Глеб Сергеевич читал нам его стихи).

Славный, тихий, зеленый, одноэтажный городок. Все бы хорошо, кабы не устрашающие, на каждом шагу расклеенные уведомления санэпидстанции: в районе столько-то процентов сифилиса, столько-то трахомы и прочих пакостей, передаваемых не только половым путем.

За «половой путь» страшиться нам не приходилось: одна прибабахнутая повариха, да и та старуха.

Через день мы уезжали из Зайсана в горы, на угольное месторождение Кендерлык, часть которого была на китайской уже территории.

Лагерную стоянку начальник выбрал прошлогоднюю, где все уже было определено: место для палаток, место для костра, отхожая сторона для мужчин, то же — для поварихи. Неподалеку был родник (а между тем платили безводные). С топливом было немного напряженно, но мы в первом же маршруте наломали угля из самого мощного пласта и привезли в лагерь, а древесины на растопку можно было насобирать в округе.

Покатился полевой сезон. До месторождения было километров семь, и мы рассчитывали ездить туда на машине. Но машиной был сделан лишь один рейс, тот самый, угольный.

Долина реки Кендерлык после любого дождя раскисала, и в первом же рейсе машина завязла, буксуя и швыряясь грязью. Неподалеку был холм, весь усеянный плитками песчаника, часть из которых почему-то торчала вертикально. Эти песчаниковые плиты мы и начали подкладывать под колеса, пока машина не выехала на твердый грунт.

А на обратном пути у того же бугра нас остановили трое казахов, пожилой и двое молодых. Они кинулись под самый бампер, потрясая дрынами, — вот-вот саданут по ветровому стеклу или по фарам. У двоих на поясе болтались ножи.

Что за притча? Чем же довели мы их до такой свирепости? Уж не за шпионов ли они нас приняли в пограничной полосе? Все стало ясно, когда один из казахов, устав шипеть, плеваться и мотать головой в сторону холма с песчаниковыми плитами, а также тыкать пальцем в плиты, устилающие топкое место, не изобразил покойника, скрестив на груди руки и закрыв глаза. Вот в чем дело: бугор был местным кладбищем, плиты — надгробьями, а мы, стало быть, — осквернителями могил! Да нас за это зарезать мало!

Первым из кабины вынесло шофера Лешу: сейчас, мол, айн момент! Все на место отнесем, поставим, как было, я примерно помню, где какая плита торчала. Успокаивающе улыбаясь, он нагнулся за ближайшей плитой, потянул ее, чмокнувшую в грязи. И тут же старик взвыл еще яростней, ухватясь за нож: шофер своей любезностью, видимо, только усугубил кощунство. Лешу как ветром внесло обратно в кабину, он заскрежетал коробкой передач, надавил на газ.

— Ты же тут второй год! — негодуя, орал он на начальника. — Предупредить не мог? Всю машину бы сейчас раскурочили!

О себе, зарезанном, брошенном окровавленным трупом у подножия оскверненного кладбищенского холма, он и думать не хотел.

— Мы другой дорогой ездили, — невозмутимо отвечал толстый начальник. — Там на три версты дальше. Ну, хочешь, опять по ней будем ездить?

Но ни по этой, ни по той дороге Леша ездить не согласился. Когда мы уходили в маршрут, он оставался в лагере, либо ковыряясь в моторе, либо болтаясь по окрестностям в надежде подстрелить сурка: во-первых, шкурка, во-вторых, сало, очень полезное при его предрасположенности к туберкулезу.

— Черт с ним, — флегматично говорил начальник Валя Воронов, — кто ж знал, что такой прохиндей попадется? Будет в Зайсан с Николаем ездить за продуктами и за почтой — все хоть какая-то польза.

Рабочий Николай определенных обязанностей тоже не имел. Изредка он ходил с нами, когда предстояла особо тяжелая носка накопленных образцов и угольных проб. Или мы брали его на проходку расчисток и небольших канав. В общем, чувствовала себя эта пара как на курорте, а излишки энергии сжигала в непрерывной карточной игре, ежесуточно начиная новый счет. Иногда, просыпаясь душной ночью, я слышал из соседней палатки их приглушенные голоса:

— Тридцать шесть — двадцать девять!.. Давай сдавайся, спать охота!

— Играй! Утром сговаривались — до восьмидесяти, и будем до восьмидесяти!

Примерно так же, как эта карточная игра, тянулся и наш бесконечный послойный разрез угленосной толщи Кендерлыка. С утра мы начинали с того места, на котором заканчивали накануне. Я усаживался с пикетажкой на коленях, начальник отряда диктовал, поочередно постукивая молотком, меряя рулеткой или работая компасом:

— …аргиллит — семнадцать сантиметров, углистый аргиллит — одиннадцать сантиметров, уголь — двадцать два сантиметра. Простирание — то же, падение — северо-восток, угол двадцать шесть градусов. Проба угля. Какой там у нас номер?