Александр Иванов - Мой друг — Олег Даль<br />(Между жизнью и смертью)

Побег из МХАТа в свое время… Он там начинал репетировать Пушкина, но тоже совсем чуть-чуть. Два сезона в Ленкоме в Ленинграде… Все это были «хватания».

Помню, как было принято аналогичное решение по поводу Бронной. Точнее, мы ехали вместе в машине, и я еще переспросил:

— Алька, как?.. Неужели ты сыграл свой последний спектакль?

— Да, — сказал он, как всегда, легко, по-моцартовски.

— Почему?.. А почему ты так решил?

— Ну, я тебе не буду повторять… Ты же знаешь, что я пришел на Бронную с одним условием, которое Эфрос обещал неукоснительно выполнять: он меня взял абсолютно в чистом виде «на договор». То есть на эту и эту роль. Или на какую-то следующую, которая возникнет специально для меня…

Когда мы вышли из машины, он сказал мне и «самое главное»:

— Я не могу… Чувствую, что тут я уже в неволе, а главный режиссер — все-таки Дунаев… Начинают меня потихоньку «заполаскивать»… как белье…

Понимаю так, что у него не то чтобы была обида на Эфроса, но Олег понимал, что единственный человек, кто мог бы хоть как-то его защитить, — это Анатолий Васильевич. То ли Анатолий Васильевич сам себя ощущал как бы «не главным»… Хотя это был, конечно, его театр. МДТ считался эфросовским, и весь народ, все зрители ходили на «эфросовские спектакли».

Во всяком случае, у Даля это был последний спектакль там. Играл он его наотмашь! Это был «Месяц в деревне».

В последние месяцы я приходил к Олегу, и он мне все время говорил:

— Ну, давай соберем… Давай соберем… трех-четырех «наших». Давай возьмем Владюню Заманского… Вот: Владюня, ты, я. Давай сделаем что-то абсолютно свое.

— Алька, ты обалдел! Понимаешь, что говоришь?! Ты ж предлагаешь западную систему, но у них для этого есть менеджер, который может поверить в общность всего нескольких человек. А мы же все равно должны идти «по какой-то линии». От кого будем работать-то: от Росконцерта или от Филармонии?..

— Тьфу, б…

И он мне начал рассказывать о том, что уже связался с Марисом Лиепой. Потом закрыл дверь в кабинет, поставил на проигрыватель пластинку и начал так читать Лермонтова, что у меня глаза на лоб полезли! И я никак не понимал: почему сцена Зала им. Чайковского? Это же площадка Хора Пятницкого и ансамбля Игоря Моисеева! Ну как можно делать такой музыкально-поэтический спектакль там?

Последние года полтора мы действительно очень много и виделись с Олегом, и перезванивались. Это была уже та самая, та самая пресловутая «последняя и широкая» полоса. Конечно, она была длинная на самом деле, начавшись не в 1980 году… Короткие «всплески» начались много раньше.

Была одна доминирующая тема всех моих с ним последних разговоров: на тему ли человеческую, на тему ли творческую. Мы с Далем абсолютно в одном мнении. Если «Современник» возникал на пике «оттепели» (хотя Олег в ней был моложе — между нами была разница в девять лет, но это никогда не мешало ни ему, ни мне); на некой общности — человеческой, актерской, методологической, то в зиму 1980/81 года мы с ним констатировали одно: наступили дни, когда на какие-то более или менее большие общности взаимопонимания надеяться не приходится. Все стало диаметрально. Если теперь что и возникнет, то в предельно ограниченном кругу. Но снова он предлагал:

— Валя, ну давай…

— Когда делают «западный» спектакль, то его и гоняют каждый день, а потом он отыграется, отреагируется и снимается, а группа разбегается. Ты надо мной смеешься!..

— Почему?

— Да потому что мы — репертуарные актеры!

Даль прошел и через Еланскую, но все это были метания, пробы. К этому вопросу его жизни нужно вообще подходить очень тонко. К этому моменту мы уже похоронили Володю Высоцкого. Там же тоже есть какая-то подспудная связь, как это становится ясно теперь.

«7 июля 81 г. Поздравить Кулю». Кошмар в том, что я ничего не знал об этой практически последней записи в его ежедневнике… Конечно, слышал о записях на день приезда из Киева и следующий — 5 марта. Но этого «прострела» во времени не знал… Ведь это дата моего дня рождения. «Куля»… Так он меня всегда называл… Помню, звонил телефон, я снимал трубку и слышал всегда одно и то же:

— Куля? — (короткий вздох) — Ну? Что у вас?..

В 1980 году Олег посвятил мне стихотворение ко дню рождения — «Прогулки с черным котом», был у него потом даже целый такой цикл… Не понимаю, почему оно у меня не сохранилось… Впрочем, я ведь переезжал. Или оно где-то в переездах затерялось, или же Алька надписал единственный экземпляр, а потом просто «торжественно зачел» его мне.

3 марта 1981 года днем я шел к себе домой на Звездный бульвар, и дверь не открывалась, не пускала меня в квартиру. У меня портился и прежде замок, но я его чинил. Как всегда, только хозяин такого «запора» знает точно: где, в каком «люфте» надо чуть-чуть повернуть и нажать, а тут — ничего! Может быть, я занервничал, а когда нервничаешь, начинаешь делать все с силой. Сразу же постучался к соседке, и она провела меня на балкон. Балконы в этой двенадцатиэтажной башне были смежными — на две квартиры. Так что я попадал зеркально с ее кухни на свою. Когда я влез, она мне передала через проходящую сквозь все балконы пожарную лестницу стамеску, и я открыл узкую часть окна. В тот момент, когда я встал на подоконник с внешней стороны и уже протискивал плечо, раздался, как мне показалось, тревожный звонок. Я кинулся через кухню в комнату, снял трубку, и моя бывшая супруга Инна Ратникова сказала на другом конце:

— Умер Даль.

Я прибежал назад в театр. Как-то сразу было решено, что должен ехать я. Тут же позвонил Лизе. Хорошо помню, как Волчек кричала:

— Нельзя этого делать! Боже, какие вы все идиоты! Отпустили этого сумасшедшего! Он сам там умрет, только увидев его!..

Но все оказалось не так. Внутренне я был очень сдержанно организован. Может быть, потому что со мной была Лиза и я понимал, что кто-то один из двух должен обязательно крепче держаться… Хотя Лиза себя вела достаточно мужественно. Но в киевском морге на Сырце она сказала:

— Иди… ты… первый…

Вывезли каталку, на ней лежал одетый Олег. В том самом джинсовом костюмчике, в котором он работал у Эфроса: курточка, брюки. И спекшиеся потеки серо-бурого цвета на груди, на джинсовке. Судя по всему, когда он утром 3-го пришел в номер, то так и лег на постель. Маленькая борода. Так он к Рашееву и поехал… Не знаю, что было бы дальше, может, так и надо было, если это успели по телефону оговорить до пробы. Чуть-чуть курчавившаяся борода и чуть-чуть вьющиеся волосы… Было жутковато от свежести события: и суток еще не прошло.

В тот же день, 4 марта, Лиза мне говорила:

— Ты знаешь, Валя… Ведь Алька сценарии либо вообще бросал в сторону, даже брать не хотел, так… из чистой вежливости брал, но при этом ничего не хотел, либо он давал их читать Оле. А те, что он сам прочитывал, отшвыривал прочь. Вечное его: «Ложь! Неправда! Вранье! Бездарно! Мелко! Убого!» А этот он прочел и вдруг сказал: «А что?.. Это довольно мило! Какой интересный „сплав“. Есть какая-то хорошая мысль, которую можно вытянуть, и хорошо, что она не лобовая… Есть даже повод для… Даже можно что-то сделать…». Ему там что-то понравилось…