Евгений Биневич - Воспоминания о Евгении Шварце

О таком интересном человеке, как Евгений Львович Шварц, надо бы и писать интересно, то есть — так же вдохновенно и глубоко, и неожиданно, и умно, и остроумно, каким мы и знали Шварца. Увы!

Шварц предстает нам в своих пьесах, как ласковый, лукавый, очень любящий детей (и взрослых) сказочник и увлекательно умный гид в страну фантазии и поэтического бытия.

Дети (и взрослые) с полным доверием следуют за ним по его причудливым фабулам, радуясь находкам, огорчаясь потерям, дивясь добру, лия слезы от злодейства и торжествуя потом над поверженным лихом, и как весело и на весь зал раскатываясь смехом над потешным словом. А еще потом, уже после спектакля, хочется, вспоминая доброго сказочника и его артистов, хочется тоже сделать что-то такое доброе, заступиться за обиженного, улыбаться встречным дядям и даже выучить урок на отлично.

Но глубоко ошибается юный (и не юный) читатель его произведений, если подумает, что Шварц в жизни был всегда такой же ласковый и добрый, как в своих сказках. Отнюдь! Совсем не всегда. Очень ко многому был нетерпим Шварц и в жизни и в литературе. И в принципах своих был тверд и неуклонен. Ничто человеческое не чуждо сказочнику, вплоть до самого гнева.

Я видел Шварца в годы раскола чувств, когда пронизанное культом общение людей было изуродовано, превращено во взаимное недоверие, в прямое предательство, в боязнь, в подозрение. Я видел Шварца, когда бледнело его лицо от гнева.

Нет, не мог сказочник быть только добрым.

И вот, Дракон фашизма становится главным действующим лицом его новой сказки. Страшная, истребительная, злодейская война обрушилась на нашу голову извне. Страх, подхалимство, наветы лезут в сказку, как реально существующие персонажи.

Дракон — Гитлер! Шварц пишет Гитлера! А вам что кажется?

Шварц умеет видеть в людях не одну их показную сторону, но и очень тщательно скрываемую. Внимательный глаз сказочника умеет узреть по любой малейшей промашке, по проскользнувшей бытовой мелочи весь характер человека. Ведь на каждом шагу разбросаны черточки нашего характера — в походке, в манере речи, в костюме, словом, не спрячешься никуда от наблюдательного глаза. А у сказочника будто еще рентгеновский лучик в глазу, особенно отчетливо выделяющий темные пятна, так что человеку нечистоплотному лучше держаться подальше от него, а то ведь и слово, самое разящее и меткое под рукой у сказочника. <���…>

Но как же хорошо иметь его своим другом! В доме его всегда людно — гостеприимны хозяева. Закусывают ли за столом, играют ли в карты или лото, — в дыму сигаретном кружат над столом острые слова, умная беседа, веселая шутка.

Очень хорошо было иметь его своим другом!

Не умея произносить речи, самые малые, если они заранее не написаны, я попадал в труднейшее положение, когда председательствующий предоставлял мне слово. Выручал Шварц. Он поднимался (иногда с бокалом) и начинал так: «Мой глухонемой друг думает по этому поводу следующее…» Дальше шла речь, полная юмора, из которой явствовало, что его подзащитный не настолько глуп, как о нем думают, и что он, то есть я, молчу потому, что достаточно умен, чтобы не демонстрировать перед высоким собранием свою… свое красноречие. Посему он, то есть Шварц, как ближайшее доверенное лицо глухонемого друга, скажет за него все, что думает по поводу сегодняшнего собрания.

Удивительно хорошо было иметь его своим другом!

Вспоминаю себя на приеме в Комитете по делам искусств в Москве. Зная мою способность промолчать даже там, где слова расцениваются на вес золота, Шварц вошел в кабинет к Заву вместе со мной. На вопрос начальства, какая у меня тема для Госзаказа на пьесу, Шварц начинает развивать Заву пространно, что именно я имею в виду написать в той будущей моей пьесе, на которую здесь и должны со мной заключить договор. Зав спрашивает о подробностях пьесы, Шварц подробно отвечает. Это длится довольно долго, пока наконец Храпченко, удивленно уставившись на меня, спрашивает: «А почему, собственно, молчит сам автор?» Но и на этот вопрос, обращенный прямо ко мне, я не нашелся, что ответить. Смутился на секунду и мой защитник. Этой секунды было достаточно, чтобы договор со мной на Госзаказ не был заключен. Старания моего друга на сей раз пропали даром.

Я считал себя счастливцем. Я гордился дружбой с ним.

И скажу в заключение. Старайтесь иметь такого друга, и вам будет хорошо, очень хорошо.

Ноябрь 64 г.

Евгений Львович попал в Ленинград, в сущности, уже сформировавшимся человеком — актером ростовской труппы; казалось бы, провинция должна была наложить на него свой неизгладимый отпечаток.

Но на каждого, кто встречался со Шварцем впервые, он производил впечатление коренного ленинградца из тех, кого принято называть петербуржцами. Трудно дать исчерпывающую характеристику этого редкого, к сожалению, типа, одним из признаков его является большая культура, не односторонняя, не ограниченная рамками своей профессии, но свободно переходящая в соседние, а подчас и в весьма отдаленные области знаний.

Широта культуры соединяется в этом типе с безупречным вкусом. В коренных ленинградцах это не только понятно, но даже естественно: город, построенный как произведение искусства, с детства воспитывает в человеке чувство прекрасного, если, разумеется, этот человек не страдает природной эстетической глухотой. Но Шварц, повторяю, вырос в провинции, и безошибочность вкуса у него была качеством не врожденным, а благоприобретенным.

Было в нем еще одно качество, которое также служит одним из главных признаков истинного петербуржца, — его можно назвать воспитанностью.

— Воспитанность ты почитаешь предрассудком, — упрекал Чехов брата литератора.

Увы, у нас она до сих пор считается предрассудком. Учтивость и такт, хорошие манеры, приветливость, улыбка признаются необходимыми главным образом для продавщиц, парикмахеров и стюардесс. Для всех остальных воспитанность считается совсем не обязательной. Мало ли работников искусства, для которых искусство, прекрасное, остается только в сфере работы, никак не отражается на манере жить, на поведении в быту.

Вряд ли кому-нибудь удавалось увидеть хоть раз Евгения Львовича в дурном настроении: это почти так же невероятно, как застать его небрежно одетым. Даже если вы появлялись у него на минутку, невзначай, без предупреждения, он встречал вас как званого гостя — учтивый, элегантный, подтянутый, с доброй приветливой улыбкой и изящной шуткой. Приходил ли он к вам в дом по приглашению, на какое-нибудь семейное торжество или просто забегал мимоходом, сразу же с его приходом возникала особая праздничная атмосфера. Куда бы ни приходил Шварц — в редакцию или в семейный дом, в театр или на заседание — сразу сдувало скуку, словно пыль — ветром.