Георгий Ипполитов - Деникин

Немаловажным стимулом для ненависти к большевикам служили воспоминания о сорванных погонах (хотя не всегда их срывали только по указке большевистских агитаторов). Глумления над всем, что офицерство привыкло считать святым, личные унижения, — все это резко повышало планку степени непримиримости и жестокости белых волонтеров по отношению к своим идейным врагам.

«Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично приговорил офицера к смерти „за буржуйство и контрреволюционность“?» — спрашивает в своем дневнике Дроздовский. Надо понять этих людей, утверждает автор дневника. Многие из добровольцев «потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты и среди которых нет ни одного, не подвергшегося издевательствам и оскорблениям… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшова, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?»

Слов нет, позиция Дроздовского многое проясняет. Однако она не может быть моральным оправданием, например, тех бессудных расстрелов, которые будут практиковать Дроздовцы, особенно в первой половине 1918 года. Жестокость порождала ответную жестокость.

Впрочем, Гражданская война — не то историческое пространство и время, где можно успешно заниматься нравственным воспитанием народа.

Кроме идейно-политического облика белых волонтеров, не меньший интерес представляет и вопрос о социальном характере Добровольческой армии. Тем более что он имеет достаточно дискуссионный характер.

Генерал Деникин считал, что с первых дней комплектования на армию легла «печать классового отбора». Несмотря на внешне вроде бы демократические цели, всенародного ополчения не получилось. Антон Иванович считал, что армия «в своем зародыше несла глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый». И это позволило возбудить против нее народ, противопоставить их.

Белоэмигрантский историк Н. Головин соглашается с этой точкой зрения. Но с генералом А. И. Деникиным спорит другой видный историк русского зарубежья С. П. Мельгунов. Он пишет, что, к сожалению, «сам Антон Иванович неосторожным словом, назвав свою армию классовой, сузил ее значение и дал оружие в руки противников».

На взгляд ученого, добровольчество, особенно в первый период, не было классовым движением. Оно — национальное, «неизменно интеллигентское…». Интеллигенция никогда не защищала «эгоистических интересов отдельных групп, а служила общественной нравственности и справедливости».

Мельгунов идеализирует русскую интеллигенцию. История показывает, что цвет нации — русская интеллигенция, к сожалению, порою бывала эгоистична, вплоть до предательства.

Но вообще-то проблема социально-классового состава Добровольческой армии неоднозначна…

Отечественный историк А. Г. Кавтарадзе, один из наиболее объективных исследователей Гражданской войны, проанализировав послужные списки генералов и офицеров — участников 1 — го Кубанского («Ледяного») похода Добровольческой армии, выявил: из 71 офицера и генералов — участников похода только у троих было недвижимое имущество. Так где же здесь доминирующее помещичье-буржуазное происхождение белых волонтеров, о котором писал, например, советский историк Л. Спирин?

Пестрота социального состава Добровольческой армии, идейно-политический облик ее добровольцев, печальный опыт гонений на офицерство, полученный в революционном 1917 году, — все это самым непосредственным образом сказалось на морально-психологическом состоянии белых волонтеров.

Было много тех, кто делал свой выбор по идейным мотивам.

Их кредо четко сформулировал генерал С. Л. Марков, заявивший, что легко быть честным и храбрым, когда осознал, что «лучше смерть, чем рабство в униженной и оскорбленной Родине» [81].

Были и те, кто попал под влияние воинской романтики (преимущественно гимназисты, юнкера). Впоследствии они с упоением вспоминали об этом в эмиграции. Вообще Добровольческая армия была необыкновенно молода. Офицерская молодежь называла Деникина «дедом Антоном», — а какой же дед — в 1918 году ему всего-то исполнилось сорок шесть. И горячо был влюблен в свою Ксению, вот ведь как!

В числе добровольцев имелись офицеры, которые искренне приняли революцию и поначалу приветствовали ее. Но затем, столкнувшись с теневыми сторонами, впали в отчаяние. Подпоручик А. И. Лютер писал в своем дневнике:

«Сидишь как пень и думаешь о грубости и варварстве. Не будь его, ей-богу, я бы был большевиком, только поменьше социализма… Будь все сделано по-людски, я бы отдал им землю и дворянство, и образование, и чины, и ордена… Так нет же: бей его, помещика, дворянина, бей интеллигента, буржуя, пей его последние соки. И конечно, я оскорблен, унижен, истерзан, измучен».

Можно только посочувствовать таким офицерам, попавшим под жернова всеобщей злобы и насилия, этой мутной пены, которая выплеснулась на поверхность в 1917 году. Именно в ту пору среди офицеров ходили в списках стихи:

Стоит ли удивляться, что офицеры, читавшие такие стихи, пополнили ряды белых волонтеров?!

Изначально дискредитировали белую идею добровольцы из числа всевозможных авантюристов, люди без совести и чести, подобные некоему поручику К-ою, ярко описанному участником 1-го Кубанского похода Романом Гулем:

« К-ой в мирное время был артистом плохого шантана; глядя на него, я часто думал: что привело его в белую армию? Погоны? Случайное офицерство? И мне казалось, что ему совершенно все равно, где служить: у „белых“ ли, „красных“ ли, — грабить и убивать везде было можно».

Уже в начале формирования Добровольческой армии имели место случаи откровенного бандитизма со стороны офицеров. В Ростове в предновогоднюю ночь некий поручик Михайлов вместе с двумя юнкерами совершил налет на кафе Филиппова. Видимо, подобные случаи были не редкостью, ибо через несколько дней в газетах появилось официальное сообщение о самочинных обысках именем Добровольческой армии [82].

Вокруг белой армии было немало прилипал, всевозможных «околоштабных авантюристов». Они предлагали формировать партизанские отряды, а после получения денег и оружия от слишком доверчивого генерала Корнилова часто исчезали.

Создавалась напряженность и постоянными трениями генералов Алексеева и Корнилова.

Генералы Алексеев, Корнилов и Деникин понимали, что в армию попадает много «политического хлама». Борьба с ним, безусловно, велась. Но она отвлекала командование Добровольческой армии от решения первоочередных военно-организаторских задач.