Ион Деген - Интервью с Ионом Дегеном

На Кавказе шли бои. Мы страшно голодали. В течение пяти дней у меня во рту не было ни крошки съестного, если не считать сыромятного ремешка танкошлема. За три дня я незаметно сжевал его до основания. …И только много лет спустя до моего сознания дошла простая истина: был ведь и второй ремешок, с металлической пряжкой. Пряжку можно было срезать, а сам ремешок съесть. Но судьба распорядилась по-другому…

А потом наступил мир. Ион радовался тому, что можно идти по улице не пригибаясь, что мостовая не дыбится от взрывов снарядов, что пули не отлетают рикошетом от стен и тротуаров, что диплом врача — не за горами. После окончания института он поступил в ординатуру на кафедру ортопедии и травматологии военно-полевой хирургии Киевского института усовершенствования врачей. Проработал три недели — и оказалось, что нет приказа о его зачислении. Кончилось тем, что он дал по морде директору института — и был переведен в ортопедический институт. Работал с упоением, проделывал чудеса хирургии допотопными инструментами… Между тем, наступил новый, пятьдесят третий, год…

— Конечно, "дело врачей" коснулось и меня, но узнал я об этом когда процесс уже закончился. А в то время, тринадцатого января 1953 года, в день опубликования печально известной статьи, мой сосед по комнате в общежитье, умница доктор Кривенко, спросил: "Ион, ты не помнишь, что нужно дать при инфаркте миокарда?.." Взгляды наши встретились — и мы испугались друг друга. Я опустил глаза: "Вася, я плохо помню терапию…" Конечно, мы оба понимали, что это "дело" — бред сивой кобылы. В тот день я впервые в жизни не поверил правительственному сообщению… Заместитель директора нашего института Валериан Петрович Захаржевский попросил меня выступить на митинге: "Деген, ты — фронтовик, коммунист, прекрасный хирург…" Я вновь сказал, что плохо знаю терапию — вдруг мне зададут какие-то вопросы, на которые не смогу ответить… Захаржевский умный был, все понимал — посмотрел на меня, промолчал и оставил в покое.

— Но ведь вы сказали, что "дело врачей" коснулось и вас?..

— История такова. В одно прекрасное "однажды" к нам в клинику поступил пациент. Страшный рубец от одиннадцатого ребра до наружной лодыжки, полученный в результате ранения разрывной пулей, причинял ему невероятные страдания. Больного положили в отдельную палату, которую я вел. Было ясно, что у пациента имеется какая-то серьезная протекция, но в истории болезни не записали ни профессию, ни место работы. Ситуация весьма странная, но я решил, что в приемном покое просто допустили ошибку — мало ли, бывает. Следующая странность заключалась в том, что элементарную операцию — простое иссечение рубца — должен был почему-то делать сам профессор… В назначенный день операция не состоялась: профессор заболел и на работу не вышел. Трижды эту операцию переносили — и трижды профессор заболевал. Что ж, зима; грипп свирепствует; наш профессор — не юноша… В какой-то момент больной буквально взвыл: "Пусть меня оперирует кто угодно, но — сегодня!" Я отправился к профессору домой, доложил ситуацию и получил распоряжение: пусть оперирует доцент Макс Соломонович. Я — к нему: "Александр Григорьевич велел…" Тот что-то пробормотал про срочную операцию и мгновенно испарился. Я, простодушный идиот, возвращаюсь к профессору, который отсылает меня ко второму доценту, Антонине Ивановне. Иду к ней: "Александр Григорьевич велел…" — "У меня партбюро", — и смоталась. А больной криком кричит: "Да пусть хоть санитарка режет!" Я, уже привыкши, — к профессору: "Александр Григорьевич, операция же элементарная…" Он как-то странно на меня посмотрел: "Ну что, Деген, хотите оперировать? Будь по-вашему — скажите Жене, чтобы он вам ассистировал". И мы на пару с Женей начали операцию под местным обезболиванием. Этап за этапом; медленно, с анекдотами — может быть, среди них были и антисоветские… Операция прошла изумительно. Дело в том, что мы с Женей в студенческую пору препарировали трупы, а это было похоже: ни о чем не думая, просто аккуратно делать техническую работу. Зашел я вечером навестить больного — он говорит: "Господи, впервые за несколько лет я без боли. И — без морфия. Ну, доктор, ты себе завоевал друга, который тебе, поверь, очень пригодится!" Вскоре он выписался и пригласил нас с Женей в киевский ресторан "Динамо". Обхаживали нашего пациента как короля — тогда я еще не знал, что все работники этого ресторана — кагебисты…

Прошло полтора года, и я случайно узнал, что моего коллегу вызывали в КГБ после митинга, посвященного смерти Сталина. Сутки его продержали в кабинете — светили в глаза, не давали спать, не пускали в уборную… Допрашивал лично заместитель министра госбезопасности — как вы уже догадались, тот самый мой пациент… В итоге необходимые "улики" были получены: коллега "признался", что я являюсь руководителем действующей в нашем институте буржуазно-националистической организации. Обо всем этом мне рассказал сам пациент, когда мы с ним случайно встретились в парке возле памятника Ватутину. В импортном спортивном костюме, с изумительным сенбернаром, бывший больной совершал вечернюю прогулку… Увидев в то страшное время дело, заведенное на меня по анонимному доносу, он решил любым путем сохранить мне жизнь. Тут-то и придумал мне "алиби" — руководство националистической организацией, а "доказательства" вырвал от моего коллеги. Заместитель министра точно рассчитал, что расследование по моему делу затянется, а тем временем всей этой истории с "убийцами в белых халатах" будет положен конец. Таким образом, я думаю, он спас меня от тюрьмы, а может быть, — и от смерти.

— С ума сойти: вокруг вас разгорались такие страсти, а вы и не замечали…

— Да мне и в голову не могло прийти, что меня можно заподозрить во вражде к существующему строю или в сопротивлении линии Коммунистической партии. Нет, я, конечно, критиковал публично отдельные "локальные" нарушения, но — с позиций "советского человека". Может быть, это меня и спасало. Позже, когда я перестал в душе быть коммунистом и всем своим существом уже считал себя израильтянином, произошла забавная история. Один из моих очень-очень высокопоставленных пациентов как-то мне сказал: "Слушайте, Ион Лазаревич, да бросьте вы свою фронду! Сегодня утром Щербицкий меня спросил, до каких пор вы будете на свободе, — и я вынужден был ему долго объяснять, какой вы хороший советский человек… Это же анекдот: у КГБ других забот нет, как защищать вас от партии!.."

— А почему вы вдруг "перестали в душе быть коммунистом"?

— Вы правы: именно "вдруг". Это случилось в ноябре пятьдесят шестого года. С утра я сделал операцию шестнадцатилетнему мальчику — резекцию коленного сустава. После этого я пошел к главному врачу ругаться: такими инструментами работать было просто невозможно — их нужно было выбросить еще при Петре Первом. Главврач объяснила, что ничего сделать не может: нет денег и вообще… Тогда, говорю, давайте закроем операционную. "Идите, доктор Деген, работайте". Я разозлился: "Скажите, Варвара Васильевна, а если бы мне вашего сына пришлось оперировать, вы бы хотели, чтобы я работал этими инструментами?" В ответ слышу: "Беда с вами, евреями: здесь я с вами мучаюсь, на Синае египтяне страдают…" На меня прямо столбняк напал — какие евреи, какой Синай, при чем здесь я? Возмущенно хлопнув дверью, я вышел. Моросил дождь, дворник убирал листья возле крыльца… Мы пообщались — в отличие от начальства, весь младший персонал меня любил. Откуда-то я знал, что этот дворник — баптист. И вот я попросил его дать мне почитать Библию. Тот всполошился: "Вы что, откуда? Нету у меня". Я взмолился: "Андрей, я знаю историю древнего Китая и Египта, древней Греции и Рима, но я не имею представления об истории моего собственного народа…" — "Нету"… Что ж, на нет, как говорится… В операционные дни я старался брать ночные дежурства, чтобы понаблюдать за своими больными; остался на ночь и в тот раз. Поздно вечером я сидел и что-то писал: то ли истории болезни, то ли стихи. Стук в дверь — входит Андрей. Бледный, как смерть; руку держит под телогрейкой: "Ион Лазаревич, не сделайте сиротами моих детей", — и достает истрепанную Библию. Я читал всю ночь… Меня совершенно поразило, что у рабского племени, не народа даже, была такая высочайшая мораль… Я бесконечно перечитывал, и дочитался до того, что на очередном "закрытом партсобрании" (так мы называли вечеринки, на которые собирались с близкими друзьями) заявил: "Ребята, грядет великий исход евреев из Советского Союза", — слова "алия" я тогда не знал. Друзья сделали вывод: "Вот теперь мы действительно понимаем, что ты сумасшедший: осколок, засевший в мозгу, явно оказывает влияние не твое мышление". Я возразил: "Ребята, все то, что написано в Библии, сбылось и продолжает сбываться. Какие же у меня основания считать, что описанное не осуществится и дальше? В конце Третьей Книги сказано, что после всех несчастий, которые произойдут с нашим народом, после того, как матери будут есть плоть своих детей, после того, как земля опустеет, Он вспомнит свой обет с Яаковом, Ицхаком и Авраамом и возвратит народ на Землю Обетованную. Мы — тоже часть этого народа — значит и нам возвращаться…" Когда в конце шестидесятых началась алия из Союза, друзья обалдели: "Ты что, пророк?"