Арсений Замостьянов - Генералиссимус Суворов. «Мы русские – враг пред нами дрожит!»

При дворе начала складываться легенда об удачливом, но диковатом чудаке – легенда, без которой суворовский образ непредставим.

Суворов не забывал заботиться о болгарском населении Туртукая, которое неизменно относилось к русским солдатам по-братски, безропотно терпело военную разруху. Сначала Суворов переправил их на другой берег Дуная, о чём написал Салтыкову: «Живущие ж в Туртукае булгары все переправлены на сей берег числом семей 187, в коих мужеска полу 299, женского 364 души».

Неизвестный художник начала XIX века представил Суворова в рыцарских доспехах

Турки обращались с болгарами в лучшем случае пренебрежительно, а подчас – и жестоко. Болгарские крестьяне сразу почувствовали доброе отношение и русского солдатства, и генерала. Выбрав из числа болгар сильных, ловких, настроенных против турок мужчин, Суворов предложил создать из них гребную команду: «Гребцы ж способные выбраны из вышедших булгаров, которых, снабдя хлебом, обнадёжил как заплатою за труды им денег, так и позволением поселиться, где кто по своему желанию захочет». Требовалось 550 гребцов. Проверив их на деле, Суворов увидел, что и самые физически крепкие из них (а болгары – народ атлетический!) измождены, деморализованы отсутствием пристанища. Они уставали от тяжёлой работы, не было мочи работать вёслами. Пришлось отказаться от болгарской гребной команды… Суворов разговаривал с ними по-русски, по-турецки и, схватывая на лету, по-болгарски – и получил немало сведений о турках, об их местонахождении в Болгарии. Восторженная молва о русском генерале, который и турок побил, и с крестьянами дружбу водил, пошла по болгарским поселениям. Болгары изъявили желание «пользоваться высочайшей протекцией её императорского величества» – и Суворов направил обозы с переселенцами в Молдавию, под охрану российской короны и наших победительных войск. Забота о подпавших под турецкое иго православных народах давала и Суворову, и всему русскому воинству чувство морального превосходства, очень важное на войне. Балканские народы окончательно получат свободу гораздо позже и, разумеется, с помощью русской армии, с помощью наследников Суворова. Но будут помнить и о героях старых русско-турецких войн, пришедшихся на времена куда более серьёзной военной силы Османской империи, будут помнить и о Суворове.

Солдат дорог.

Береги здоровье, чисти желудок, коли засорился.

Голод – лучшее лекарство.

Тем временем на отдалённом от Суворова участке театра военных действий другое подразделение армии Румянцева попало в трагическое положение. Речь идёт о генерале Вейсмане. Главные силы Румянцева переправлялись у Гуробал. Вейсман отличился в этой операции, своими успешными атаками обеспечив переправу. Под Силистрией, в июне, Румянцев узнал о приближении двадцатитысячного корпуса Нуман-паши, который грозил отрезать русскую армию от переправ. Чтобы избежать ловушки, Румянцев прервал осаду Силистрии, армия спешно отступала на левый берег Дуная. Прикрывал отступление испытанный корпус Вейсмана.

С пятитысячным корпусом 22 июня генерал Вейсман атаковал Нуман-пашу у Кучук-Кайнарджи. Сражение принесло новую победу, был занят неприятельский лагерь с трофеями, но отважный генерал получил смертельное ранение. В ближнем бою янычар достал русского генерала саблей и в упор выстрелил в него из пистолета. Умирая, он велел скрывать от войск своё ранение. Кавалерия преследовала турок. Победа! Но среди нескольких десятков погибших и раненых русских воинов числился и командующий… «Казаки сказывали ещё не верно о Вейсмановой смерти в Гуробалах», – писал Суворов Салтыкову 25 июня. Но трагическая весть оказалась правдивой. «Победив и уничтожив

Турцию, в сражении при Кючук-Кайнарджи за Отечество погиб, 22 июня 1773 г.» – такие слова выбиты на памятной медали в честь Вейсмана.

Памятны слова Суворова: «Вейсмана не стало – я остался один». А в письме И. П. Салтыкову Суворов рассуждает о трудностях военной службы на примере судьбы Вейсмана: «Бегать за раврами неровно, иногда и голову сломишь по Вейсманову, да ещё хорошо, коли с честью и пользою» (июль 1773 г.). И в Италии, через много лет, в 1799 году, в письме А. К. Разумовскому Суворов вспоминал Вейсмана, сравнивая его – единственного в Российской армии – с самим собой: «Вейсмана не стало, я из Польши один бью; всех везде бьют. Под Гирсовым я побил, сказал: «Последний мне удар!». То сбылось, я погибал». Трудно было забыть кампанию 1773 года – и гибель Вейсмана, и победы при Гирсове и Козлуджах, и обида после заключительной победы в той войне.

Мало что остаётся в исторической памяти народа. Вот и имя Вейсмана осталось где-то на третьем плане наших представлений об истории русской армии. Это было критическое, самое жаркое лето войны. Годы спустя Державин напишет в оде «Водопад»:

Державин ошибся: Вейсман похоронен на родине, в Лифляндии, на мысе Сербен.

Суворов праздновал туртукайскую победу и молитвенно оплакивал боевых товарищей. За смелую инициативу Румянцев хотел примерно наказать Суворова, но молва преувеличила многократно масштабы наказания – чуть ли не до смертной казни! Существует легенда: будто бы именно тогда императрица изрекла: «Победителей не судят». Замечательное крылатое выражение, но к реальной судьбе Суворова оно не имеет отношения.

Осенью Суворов получает новый приказ Румянцева. Туртукайский победитель возглавляет русское укрепление в Гирсове и, отражая турецкий удар, громит превосходящие силы противника. Об этой замечательной победе стоит рассказать подробнее.

Тактика стремительных поисков, когда в кратковременных боях уничтожались турецкие части, не позволяла противнику сосредоточить в подбрюшье позиций Российской армии многочисленное войско. Александр Васильевич был сознательным сторонником такой войны. Успехи Суворова в Туртукае позволили другим русским частям приступить к атакующим, истребительным операциям. Но кампания 1773 года не была для России безоблачной. Тот же генерал-аншеф Салтыков терпел чувствительные поражения. Переменился и Румянцев: после ярких побед 1770 он приболел. Куда-то испарилась решительность фельдмаршала: отныне он, главным образом, отличался стратегической мудростью, умением без боя принудить противника к ошибочному ходу.