Виктория Лепко - Вне игры

Я не послушалась Муськи. С тех пор мою посуду только я.

Пару раз она не пришла ночевать.

— Ты где? — волновалась я, услышав её голос по телефону.

— Та я у Сашки ночевала, — фыркнула она в трубку, — решила узаконить наш фиктивный брак.

— А как Семён? Ты что, разлюбила его? — пыталась понять я, когда мы снова сидели с ней на кухне за чашкой чая.

— Да пошёл он… г’адина такая! Он там со своей женой спит, а мне что, на стенку лезть? Знаешь, Муська, все они г’овнюки, я же тебе г’оворила. — И она начала обсуждать наших знакомых, комментируя периодически их сексуальные возможности с большим знанием дела. Я слушала, открыв рот, и не в силах произнести ни слова.

— Нет, ну твой-то мужик тебе не изменит даже по приг’овору суда, — бросила она мимоходом.

У меня в животе что-то дрогнуло и похолодело. «С ума сошла, оставляешь мужика с молодой бабой!» — где-то в подсознании мелькнули слова подруги. «Боже мой! Какая же я идиотка», — вдруг отчётливо подумала я и… засмеялась.

— Ты чего? — удивилась Муська. — Нет, правда, Сашка классный, мы с ним такое творили, всё-таки, как-никак, муж!

И она залилась весёлым смехом, плотоядно обнажая белые зубки. А я уже не могла остановиться, вся пошлость и банальность ситуации вдруг открылась мне, вся моя наивная доверчивость, вся глупость моих поступков и невольная дурацкая радость от того, что «мой мужик» оказался не как все, захлестнула меня, и я хохотала до слёз, до колик в животе. В то время как Муська вся корчилась от смеха, глядя на меня, в полной уверенности, что это её бесстыдные рассказы о Сашке так подействовали на моё воображение.

Через три месяца Муська съехала от меня, сумев удачно снять новую квартиру. Я невольно с грустью смотрела ей вслед, когда она выпорхнула из моего подъезда.

Премьера спектакля по Достоевскому «Пассаж в Пассаже» была назначена на 19 августа 1991 года. Я ехала в театр на трамвае, а по Ленинградскому проспекту шли бэтээры. Помню, как было страшно. Все смотрели в окна трамвая и молчали. В этой удушающей тишине я заплакала, и несколько женщин тоже. В театре все ходили как потерянные. Зрители пришли с цветами и толпились в фойе с испуганными лицами. Мы отменили премьеру и с охапками цветов вернулись домой. Муська пошла ко мне. Она была единственным человеком из театра, кто решил идти со мной на баррикады. Дома мы оделись в брюки и куртки, нарезали бутербродов и, взяв два термоса с кофе, отправились к Белому дому.

Удивительная там была атмосфера — несмотря на общее напряжение, люди встретили нас с такой радостью и теплотой; никогда ни до, ни после я не ощущала такого духовного родства, такого братства, какое царило тогда там, у Белого дома. Я увидела там много своих знакомых, с которыми мы давно не встречались. Совершенно чужие люди подходили ко мне и, улыбаясь, жали руки со словами: «Спасибо, что вы с нами». Все эти три дня слились в один. Сначала у меня было такое же чувство страха и неизбежности, какое бывает перед сильной грозой. Да и небо, помню, было какое-то закатно-красное, напряженное. Вдалеке уже слышался грохот танков, кое-где прозвучали выстрелы. Мужчины вставали в цепочку, крепко держась за руки. Все говорили почему-то вполголоса. На Арбате уже пролилась кровь, а женщины окружали танки, умоляя солдат не стрелять в своих. И эти вчерашние мальчики, привыкшие к безоговорочному подчинению командирам, сумели, среди грохота и неразберихи приказов, услышать голоса своих матерей и остаться истинными сынами своего Отечества.

А потом, когда утром третьего дня мы с Муськой, замученные, в пыльных куртках, с пустыми термосами в сумках, возвращались домой, небо вдруг расчистилось, и яркое солнце ослепило наши сонные, но счастливые глаза. Мы тащились к метро, а навстречу нам двигалась какая-то делегация. Среди этих весёлых, оживлённо говорящих людей я увидела элегантно одетую женщину с брильянтами в ушах, которая вдруг протянула к нам с Муськой руки и, обдав лёгким облаком французских духов, с недоумением спросила: «Куда же вы? Мы ведь победили!» Неожиданно я узнала Людмилу Максакову.

А потом началась совсем другая жизнь. Муська уже не работала в театре. Они с Семёном объединились и почему-то стали торговать конфетами. Однажды она заявилась ко мне без звонка с огромной неподъёмной сумкой.

— Что это? — в ужасе спросила я, пытаясь поднять сумку.

— Деньг’и! — зло ответила Муська. — Ты бы знала, какая это тяжесть! А эта г’адина даже не думает мне помог’ать! Нет, знаешь, что я тебе скажу? Чтобы узнать мужика, с ним не надо спать. С ним надо вместе поработать! Если бы ты знала, какое это г’овно. Он же за копейку удавится!

Я узнала мою Муську, мы опять хохотали и пили чай на кухне. Но всё реже и реже залетала ко мне в дом эта экзотическая бабочка. От общих знакомых я иногда узнавала новые штрихи её биографии. Её бывший муж всё-таки уехал в Америку и действительно стал там прекрасно работать, а вскоре отправилась к отцу и умница Ирочка, которая при всех жизненных передрягах смогла поступить в Московский университет, а потом, уехав, стала отлично учиться в университете в Штатах. Что стало с Семёном, не знаю, но два года назад у меня в квартире раздался звонок, и знакомый весёлый голос прокричал:

— Муська! Это я!!!

— Ты что, опять бомж? — радостно спросила я, почувствовав её совсем рядом.

— Муська! Ты не поверишь! Я в Америке!!!

— Как это?! — оторопела я.

— Ты же мне всег’да говорила, что надо верить в чудеса. Помнишь? Вот я и поверила и выиг’рала «Грин-карту»!

— С ума сойти! Как же я за тебя рада! Ну, и как ты там, с кем живёшь? Вы с Ирочкой вместе?

— Да ты что! Ирочка своей жизнью живёт, а я наконец-то своей! Муська! У меня любовник совсем молодой мальчик, ни бум-бум по-русски! Он меня обожает!

— Слушай, ну а как у тебя с языком, ты что, английский выучила и всё там так же «гекаешь»?

— Хоть я тебя и люблю, но ты всё такая же дура! Запомни, пока я жива, язык лучше всего изучать половым путём!

Порх! Что-то зашуршало в трубке, а может быть, бабочка вылетела в открытое окно…

Зеркала не было. Была только чёрная рама, и там, за ней, Фанни Элис видела зияющую тёмную пустоту зрительного зала.

Через час зал заполнится людьми, и она будет «ходить по проволоке», чтобы в очередной раз доказать им всем, а главное себе, что она ещё жива, что она актриса! А сейчас эта чёрная пустота зеркала тянула её. Она засасывала Фанни в воронку, показывая ей где-то там, в глубине, картины её прошлой жизни. Её любовь, её потери, её ошеломляющий успех в роли Аркадиной в «Чайке». И её падение в бездну. В бездну одиночества, пьянства и забытья! Если бы не Хекки! Эта верная подруга, её гримёр, костюмер, её совесть и её ангел-хранитель! Никогда не сидела бы она опять перед этим зеркалом, раздираемая страхом и надеждой перед выходом на сцену.