Евгений Войскунский - Полвека любви

Я тебе писал уже, что 7-го сдал русскую литературу XVIII века. Конечно, все я прочесть не успел, но мне везет, попалось то, что я прочел и знал (Державин и Феофан). 10-го сдал Реформатскому современный русский язык. Накануне занимался зверски. Нужно было разобраться в очень сложных вещах (особенно — фонетическое и фонематическое транскрибирование и т. п.). Разобрался, в общем. Получил 5-ку.

13-го сдавал западную литературу.

Вчера должен был сдавать одновременно (!) экзамен по новейшей и зачет по новой истории. Конечно, немыслимо было за 1,5 дня подготовить два больших курса (в одной «Истории дипломатии» нужно было прочесть 700 страниц). И я сдал только новейшую (отлично), а новую перенес на конец сессии…

Завтра зачет по русской литературе XIX века (1-я треть, до Гоголя). Я еще не начинал готовиться. Завтра засяду с 7 ч. утра, до 6 час. успею просмотреть (у нас все экзамены в 6 час. вечера).

Я страшно устаю. По сути дела, не отрываюсь целыми днями от книг.

Пьеса моя отпечатана. Сегодня отвез ее в политуправление ВМФ…

Ох уж эта пьеса! Кажется, легче было написать, чем пробить ей дорогу на сцену, а ее автора вытащить из Свинемюнде… Не слишком ли многого я ожидал от своего «Свежего ветра»? Да, наверное.

Но уже то хорошо, что пьеса была зачтена мне в Литинституте по творчеству. Ее прочел драматург Александр Крон. Я помнил его по Кронштадту: в годы войны Крон какое-то время работал в многотиражке бригады подводных лодок. Мне очень нравилась его пьеса «Офицер флота». Словом, Крон знал флот не понаслышке. Мы встретились, и Александр Александрович обстоятельно изложил свое мнение о моей пьесе. В общем, интересно, актуально, достоверно, но есть значительные недостатки. Последовал серьезный профессиональный разбор, с которым я вполне согласился.

В отзыве о пьесе Крон написал: «…Автор обнаруживает неплохое знание изображаемой среды. В бытовую реалистическую ткань пьесы включены элементы приключенческие, но сделано это с тактом и не в ущерб психологической достоверности. Пьеса свидетельствует о несомненном даровании автора и, на мой взгляд, может при некоторой доработке быть поставленной на сцене. Исправлению подлежит целый ряд неточностей…»

Пользуясь указаниями Крона, я основательно переработал пьесу. Но это — потом. А пока что я заканчивал сессию. Сдал историю СССР, марксизм, язык (английский), зачет по русской литературе (первая треть XIX века). По всем экзаменам — пятерки, только по исторической грамматике четверка.

25 июня сдал последний экзамен и разогнул усталую спину.

Кажется, именно в тот день объявился Коля Гаврилов. Он то ли в отпуск приехал погостить у брата, то ли учился на годичных курсах — не помню. К своему брату, живущему напротив Белорусского вокзала, он и пригласил нас с Сережей. Мы здорово расслабились там (теперь говорят: оттянулись). Вспоминали, конечно, Пиллау, смешные происшествия. Коля читал свои стихи, а его брат не забывал подливать нам. Пили мы спирт, настоянный на чем-то приятно пахнущем.

— Ну, а как твоя Зина? — спрашиваю. — Как дочка?

— Зина в деревне, дочка бегает, речка течет, — отвечает Коля Гаврилов.

И, уже не в первый раз, рассказывает байку о происхождении речки, носящей запоминающееся название: Высса. Мол, не было никакой реки возле деревни, и задумались мужики: да неужели не могём мы сделать, чтобы речка потекла? Вот собрались они на угоре да и всем миром выссались. Глянь, она и потекла, речка, — потому и назвали ее Выссой.

Поздним вечером возвращались мы с Сережей домой. Шли по пустынной улице Горького. Где-то на полдороге заметил я у Сережи на лице странную улыбку. С этой улыбкой вошел он в спящую квартиру, с этой улыбкой молча выслушал Милкины инвективы. Легли спать. Не успел я заснуть, как слышу: Сережа вскочил и побежал вон из комнаты. Из дальнего конца коридора, из туалета, донеслись звуки, свидетельствующие о том, что он бурно освобождался от выпитого спирта. Вернулся Сережа, улегся обратно. И тут я чувствую, что тоже… Вскочил, побежал в туалет, с протяжным стоном облегчения изверг подступившее к горлу… Вернулся, лег на свой сундук. Ну, все в порядке. И тут вдруг вскочила Мила, кинулась туда же… как ни странно, ее тоже стошнило, даром что была она трезвой как стеклышко.

Иногда я прохожу по Тверской напротив Белорусского вокзала и вижу на углу Лесной огромный рекламный щит: «Здесь умеют ценить вино». За рекламой — златоглавая церковь с шатровой колокольней. А рядом — старый дом, тот самый, в котором мы некогда бражничали у брата Коли Гаврилова. С ностальгической усмешкой гляжу на этот дом, на рекламу — и думаю: надо бы на ней написать не «вино», а «спирт».

За старым либавским парком протянулась полоса невысоких дюн, а за дюнами — пляж и море.

О, какое блаженство — лежать на мягком теплом песке в дюнах и глядеть в голубизну воздушного океана, и рядом — самые дорогие на свете люди. Алька, в белой панамке, строит что-то из песка и лепечет не умолкая, и подбегает к Лиде: «Ма, пить!» И Лида, уже успевшая немного загореть, тянется к сумке, достает бутылочку с водой. А я гляжу на ее руку и думаю: как красива женская рука…

Однако припекает сегодня — почти как в Бузовнах на Апшероне, куда мы ездили когда-то купаться. Стряхивая с себя песок, иду в воду. Ух, холодна! Это не теплое Каспийское море моего детства. Но все равно хорошо. Плыву, плыву, ложусь на спину. Море мягко покачивает меня, и текут рассеянные мысли…

Ну да, жизнь вышла из первобытного океана, думаю я, и потому нам так хорошо на море… на суше значительно хуже… Вон дельфины — недавно прочел в какой-то статье, что они самые умные из обитателей моря… может быть, обладают разумом. Конечно, умные: плавают себе по морям, рыбы для пропитания хватает, никаких забот… Попробовали бы дельфины вылезти на сушу — сколько проблем обрушилось бы на их гладкие головы… А если бы возроптали, тотчас же главный дельфин с аскетическим выражением лица (морды?) огрел бы их дубиной: «А как бабы в борозде рожали?!.» Черт, ну и дурацкие мысли лезут в голову, когда лежишь, покачиваясь, на соленой морской воде и глядишь в небо, а на небе ни облачка, сплошная голубизна…

Счастливый июль. Весь месяц мы с тобой не расставались ни на минуту. Ходили в гости. Весело нам было с друзьями на вечеринках. Ходили в кино. К мадам Лапиньш, приветливой пожилой латышке, с которой моя общительная жена познакомилась на рынке, заходили и покупали клубнику — крупная и сладкая клубника росла у нее в маленьком огороде при белом деревянном домике на углу Дзинтари и Рожу (Рожу, как вы правильно поняли, это Розовая улица).

Целый месяц на счастье подарен был нам с тобой.

Но время течет неумолимо, неотвратимо. Течет как песок меж пальцев, когда лежишь в теплых дюнах. Мой отпуск подошел к концу. 2 августа я уехал в Балтийск.