Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Ты собираешься сидеть на унитазе в ванной со стеклянными стенами?

— Да, я даже собираюсь какать под наблюдением небес.

— Не употребляй таких слов — здесь Ребенок! Я тебя не понимаю. Если ты хочешь жить в декорациях , то почему именно здесь?.. И потом ты же не думаешь, что я буду мыться в ванной с прозрачными стенами! Что ты сделал с кухней? Это тоже аквариум? И лучше проведи газ: если плита у тебя будет «совреме-е-енная», как говорит Фанни Брайс, то ты не получишь своего любимого гуляша! — И мы проследовали обратно вниз по лестнице — по ней могла бы спускаться Леди Макбет! — в роскошную кухню.

— Опять металл? Что у тебя за пристрастие к стали? Есть, по крайней мере, деревянные ложки, или они тоже слишком, чересчур старомодны для тебя? Пижонство какое! Какой авангардист! Что бы ты ни говорил, Джо, иногда ты бываешь так буржуазен. И кто же будет следить за чистотой всего этого металла? Как ты собираешься заставить слуг ездить сюда?.. Или ты собираешься обучить индейцев?

Когда мы, уже покидая дом, проходили через гостиную, я углядела два банкетных кресла из «Красной императрицы», поставленных по обе стороны очаровательного шахматного столика. Мрачные привидения были абсолютно к месту, как будто бы обдумывали свои ходы в вечности. Но я о них не заикнулась. Мама сама увидит эти стулья, и бедный Джо еще получит за них.

Мы тронулись в обратный путь, на нашу обернутую в шали «гасиенду». Моя мать курила и требовала, чтобы отец прекратил возиться с кнопками и нашел бы что-нибудь, наконец, на этом дурацком радио. Тами волновалась о количестве персон, которые будут обедать. Джо молчал, вцепившись в руль обеими руками. Я вспомнила о своем желудке. Мне было ужасно жаль неудавшегося сюрприза. Фон Штернберг так и не повесил шторы, а Дитрих так и не жила с ним там, хотя одно к другому не имеет никакого отношения. Перед моими глазами до сих пор стоит этот сверкающий, как отполированный стальной щит, дом, и я все еще ощущаю, как был уязвлен фон Штернберг. Мы приехали и застали в доме Хосе Итурби, который «разогревался» на фуге Баха. Моя мать бросилась приветствовать его. Мы с отцом потихоньку скрылись, Тами пошла приготовить шерри, а Джо сел в машину, спустился с холма, выехал за ворота Бель-Эра и помчался прочь.

Моего друга и партнера по торговле лимонадом уволили. Я расстроилась. Не было ли это как-то связано с тем, что он мне помогал? Просто потому, что он ко мне хорошо относился, его не могли прогнать. И все же в один прекрасный день он не появился на работе, а вместо него пришел новый джентльмен с револьвером. Настоящей причины я так никогда и не узнала. Может быть, я слишком часто говорила, что он мне симпатичен? Я знала, что маме не нравилось, если я с кем-то заводила дружбу. Она мне часто говорила: «Ты сразу же начинаешь называть людей «друзьями», как американцы. Ты их даже не знаешь! Но даже если они и хотят быть твоими друзьями, нельзя же, как собачка, вилять хвостом от одной обращенной к тебе улыбки. Это неправильно!»

Вот в чем дело! Я показала, что мой добрый охранник мне нравится, и это стоило ему работы! Как ужасно! Надо быть осторожней в будущем, и насчет Тами тоже. Я заметила, что если мы с ней вместе испечем торт, то он вдруг оказывается «слишком сладким», или «слишком жирным», или в нем «слишком много изюма», или он недостаточно «поднялся», хотя когда она делает торт по тому же рецепту одна, он поедается без единого замечания. «Открытые дружбы» исключались! Держи в секрете свои симпатии. Интересно, нельзя ли как-нибудь обратить это себе на пользу? Я решила попробовать. Благодаря стараниям моего отца бедняга Лорд Гамлет превратился в неприятную собаку, в одушевленную статую Великого датчанина. Я знала, что пес не виноват, но я все равно хотела другого. Несколько дней подряд я твердила маме, как я его люблю, каким он стал хорошим другом. Когда она звала меня, прося что-нибудь найти, я оказывалась «занята с датчанином»… У моей новой собаки, шотландского терьера, были короткие ножки и дерзкий характер. Я полюбила его с первого взгляда и ни единого раза не показала этого! Я, правда, чувствовала себя виноватой перед Гамлетом за то, что использовала его. Я спросила Бриджеса, не знает ли он, куда дели пса, и когда он сказал, что думает, что его отправили к Джоан Кроуфорд, у меня отлегло от сердца. Я знала, что мисс Кроуфорд уважала все дрессированное и исполняющее приказания без промедления.

Иногда по вечерам у нас были «ужины в тесной компании» Мама готовила целый день. Мы с Тами чистили, мыли и помешивали. Папа ездил в Лос-Анджелес искать в этой «культурной пустыне» подходящее вино. Все восторженно ахали и охали над каждым блюдом, затем переходили в гостиную, где пили кофе и восхищались умением моего отца выбирать бренди, а уж после этого рассаживались по темно-красным диванам и креслам для прослушивания вечернего концерта. Под музыку Шопена в исполнении Итурби мой отец подогревал между бледными ладонями свой бокал с вином, де Акоста демонстрировала истинно испанский патриотический пыл, «мальчики» сидели с выражением внимания на лицах, я была вежливо тиха, мама, завороженная, прижималась к вибрирующему пианино, а Тами старалась не думать о грудах грязных тарелок, ожидающих нас на кухне. Джо просто сидел с усталым видом и уезжал рано. Даже когда мы устраивали «немецкие» вечера и мама делала для «берлинской колонии» пирожки с ливером, фаршированную капусту и пивной суп, Джо не сидел долго. Он появлялся, наверное, только затем, чтобы показать, что он здесь все еще «свой», а не потому, что ему на самом деле хотелось быть с нами.

Эти иностранные голливудские землячества были забавны. Члены их, близкие друг другу своими «национальными» особенностями, сбивались в стайки, наподобие животных. Так им было легче в чужой стране. Британская колония, говорившая на одном языке с «аборигенами», была самой многочисленной и насчитывала в своих рядах наибольшее число звезд. Британцы подчеркивали свою уникальность тем, что завели по утрам питье английского чая, в который никогда не клали кубики льда. Они также ходили по улицам с туго свернутыми черными зонтиками, хотя здесь никогда не бывает дождя, носили твидовые костюмы, мягкие фетровые шляпы и старые галстуки — эмблемы знаменитых школ или каких-нибудь родов войск, — отнюдь не всегда приобретенные своими владельцами благодаря принадлежности к этим славным заведениям (но кто в Америке заметит разницу?), говорили с престижным южно-английским акцентом, причем даже уроженцы Манчестера (опять-таки, кто разбирается в таких тонкостях?), и много и серьезно играли в гольф, надев особые штаны.

Французы слыли знатоками мест, где можно купить нормальное вино и мягкие сыры; они носили береты, играли «обаятельных» и смотрели на Шарля Буайе, когда не знали, что делать дальше.