Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Начинается очередная серия исторических фильмов, и я хотел бы быть наготове.

Прежде чем стать Императрицей, ты можешь изучить возможности, очарование, изящество и гуманность Императрицы, а также окружающую ее жизнь. Если бы ты это сделала, ты бы мне очень помогла. Как только почувствуешь хотя бы малейшую симпатию к этому персонажу, пожалуйста, протелеграфируй мне и доставь мне удовольствие, потому что я знаю — ты будешь в восторге от фильма, когда он будет снят, и было бы здорово, если бы вся работа и все планирование могли держаться на твоем незримом энтузиазме. Прости мне мой режиссерский пыл — я понимаю, он тебе не всегда нравится.

Мать дочитала письмо фон Штернберга до конца; качая головой, она передала его отцу, сказав:

— Джо чересчур глубоко залезает в этот фильм. Выглядит так, будто он планирует создать эпическое полотно! Почему бы просто не снять красивую картину о трагедии русской императрицы и оставить все большие «дела» Эйзенштейну? Прочти его, Папи, и потом скажи мне, что ему завтра передать, когда я ему буду звонить. Мне нужно вымыть и уложить волосы.

Я вышла вместе с ней, чтобы помочь ей со шпильками.

Каждый день мать, выглядевшая богиней, уезжала куда-нибудь на ланч, возвращалась, чтобы только успеть переодеться, и уезжала в театр — всегда на пьесу с Яраем и всегда одна. Этот порядок никем не обсуждался — это просто происходило без комментариев, и ее свита приняла это без вопросов. Как при съемках фильма — нужно было следовать сценарию. Вечные вальсы становились уже невмоготу, да и без огромной серебряной рамы, в которой хранилась святыня — лицо Ганса Ярая и которую мать установила рядом с моей кроватью, я вполне могла бы обойтись, но в целом было довольно приятно, что она так сильно занята кем-то другим вместо меня. Отец пил воду и вел свои гроссбухи. Тами вышивала салфетки с прекрасными русскими узорами и учила меня раскладывать пасьянс. По вечерам нам приносили ужин в номер без особой помпы, и потом мы читали книги перед сном, прямо как настоящая семья, какую показывают в кино.

Однажды утром мать вернулась к завтраку и объявила: «Мне нужно нижнее белье!»

Отец оторвался от своей газеты.

— «Никогда не знаешь, как сказала вдова, натягивая черные кружевные трусики», так, что ли? — спросил он с улыбкой.

Мать рассмеялась. Это было одно из тех выражений, что часто цитировались у нас в доме — не знаю, из какого анекдота. На самом деле «в жизни» Дитрих никогда не носила кружевных трусиков.

«Кружева залезают между ног и намокают — сворачиваются колбаской и застревают там. Когда ходишь, кажется, что у тебя под одеждой черви», — это была одна из ее излюбленных доктрин, а также: «Кружевные трусики — это для cinque-a-sept и для старлеток, которые носят белые б…ские туфли».

У Дитрих было вполне определенное мнение по поводу нижнего белья в целом. Комбинации она никогда не носила, их вшивали во все предметы ее одежды, так что они становились неотъемлемой частью любого одеяния, как личного, так и рабочего. «Комбинации — это для женщин, которые покупают дешевую одежду и должны примерять ее в магазинах».

Мужские майки она тоже ненавидела и никогда не ложилась в постель с мужчиной, на котором была майка. Если по той или иной причине очередной любовник оказывался в таком присущем «рабочему классу» белье при первом «раскрытии», он уже был в беде, еще не добравшись до постели. Однажды она рассказала мне об одном актере, тогда восходящей звезде, а ныне эдаком талантливом старом чудаке, заслуживающем того, чтобы остаться инкогнито.

— Ты не поверишь! Он носит майки! Как мужики, которые роют ямы на улицах! Ну и ну! И это в солнечной Калифорнии! Как низко можно пасть! Я так смеялась, что захотела писать — так что пришлось бежать в туалет. Очень романтично! Когда я вышла, он лежал на кровати, глядел на меня своими коровьими глазами, весь — сплошное обожание, и вдруг… у него волосатая грудь ! Ты знаешь, как это противно! Слава Богу, он был импотент, так что все вышло мило и уютно!

Я часто задумывалась — бедняга страдал этой своей немощью еще до обнаружения майки или заболел сразу же после этого? Подвергнуться осмеянию со стороны Дитрих — это могло бы свести на нет и Казанову.

Теперь же мать позвонила в Париж и заказала набор белья, с немедленной доставкой в Вену. В тридцатые годы из магазина спокойно могли отправить кого-нибудь из персонала с набором товаров ночным поездом, чтобы угодить ценному клиенту — это отнюдь не считалось расточительством.

Спустя два дня у нас на пороге появилась костлявая леди в дорожном костюме из коричневого сержа, в аккуратном войлочном колоколе, и при ней черная картонка с образцами.

— Мадам, я только что прибыла из Парижа с наборами, заказанными по телефону, — объявила она, еле двигая тонкими губами на усталом лице. Расстегнув два кожаных ремешка, она разложила свои товары, прямо как человек от «Щеток Фуллера», приходивший к нам на кухню в Голливуде. Только это уже были не щетки для овощей! Это были мечты из атласа, крепдешина и тончайшего шелка — персик и жемчуг, папоротник и бледная лаванда, сливки и белая глазурь. Все шуршало и скользило. Мать совершенно безучастно выбрала то, что хотела — необходимости что-либо примерять не было, все было выбрано и сделано по мерке. Еще она выбрала несколько менее барочных ночных рубашек для Тами, после чего отпустила мадемуазель «Коричневый серж».

— Радость моя, позвони консьержу, чтобы он заказал такси. Когда ваш поезд отбывает в Париж? — она повернулась к даме, укладывавшей свои сокровища.

— Через три часа, мадам.

— Радость моя, скажи администратору, что дама, приехавшая из Парижа к мадам Дитрих, будет есть в столовой, скажи, чтобы записали на мой счет, и чтобы через час посыльный проводил ее в такси на станцию.

Мадемуазель была потрясена такой щедростью и со множеством задыхающихся merci отправилась насыщаться в роскошной гостиничной столовой отеля. Мать сгребла в кучу свое новое убранство и отправилась показывать его отцу. Выполнив свою работу на телефоне, я вошла в комнату отца в тот миг, когда она спрашивала у него совета, какую из новых ночных рубашек, по его мнению, она должна нынче ночью надеть для Ганса.

— О, Мутти, — воскликнула я, — надень бежевый крепдешин с вшитыми кружевами, она самая лучшая!

Мать задумалась на секунду, потом засмеялась:

— Ребенок прав, Папи! Какой у нее глаз — потрясающе. Она все знает об одежде для меня. Если ты действительно когда-нибудь сомневался, что она твой ребенок… — и, оборвав свою фразу на полуслове, она вышла из комнаты.

— Кот! Пойди проверь свою комнату. Посмотри, хорошо ли ее убрали горничные. Если нет, доложи мне! — сказал отец.