Юрий Карякин - Брату итальянскому - дай тебе Бог многая лета!

Некоторые говорят о нашем поколении - «потерянное». А уж «шестидесятников» не ругает только ленивый. А мне думается, что последнее слово нами все-таки еще не сказано, недосказано.

Ты и я, как никто (кроме, пожалуй, наших жен - Клары и Иры), прекрасно знаем, как встречались мы с тобой на якобы параллелях, которые вдруг почти всегда сходились в одной точке. Это было в отношении Пушкина и Достоевского, Солженицына и Сахарова, Герцена и Ленина. Это было и есть какое-то заочное со-ревнование с одной целью и на одном пути. При этом я нередко так и не достигал «конечной» цели - публикации, потому что главный мой недостаток - безграничность, связанная с глупой надеждой на бесконечную жизнь. Ты же, напротив, всегда умел обуздать себя и завершить мысль в законченную форму. Вот ты и собираешь удивительно богатый урожай - не счесть книг и статей, тобой опубликованных, прежде всего, конечно, по-итальянски, но и по-русски тоже немало.

Помню, как сравнительно недавно порадовался я твоей очень хорошей статье о Герцене. Радовался тому, что тебе удалось понять, почувствовать, что Герцен был для нас, уже в нашей марксистской молодости, глотком свободы невероятной, свободы духа, свободы слова. Я вкусил это ощущение невероятной свободы еще в ранние студенческие годы, хотя философский факультет МГУ в начале 50-х годов вовсе тому не способствовал, как знаешь ты сам. А много лет спустя прочитал «Письма к старому товарищу». Может, и грешу, но и хочу грешить: это куда сильнее, чем вся «Философия истории» Гегеля. Не только и не столько политическое завещание, сколько гениальное духовное завещание человека, который прошел все искусы властолюбия, тщеславия и пр. и который - завещал.

Тебе ли не знать, как сетовал Лев Толстой: …забыли, мол, Герцена. А это был такой нравственный критерий, без которого жить нельзя. Если мне память не изменяет, нечто похожее скажет потом о Толстом Чехов или, кажется, Короленко: вот он (Толстой) умрет, и критерии погаснут. «Письма к старому товарищу» - критерий - навсегда. Фантастичнейшая и реальнейшая попытка совместить политику с нравственностью.

«Знания и понимания не возьмешь никакими coup d'etat. Медленность, сбивчивость исторического хода понимания нас бесит и душит, она нам невыносима, и многие из нас, изменяя собственному разуму, торопятся и торопят других. Хорошо ли это или нет? В этом весь вопрос… Петр Первый, Конвент научили нас шагать семимильными сапогами, шагать из первого месяца беременности в девятый и ломать без разбора все, что попадется на дороге…» - не могу остановиться в цитировании - «Обойти процесс понимания так же невозможно, как обойти вопрос о силе… Взять вдруг человека, умственно дремавшего, и огорошить его в первую минуту спросонья… Я нисколько не боюсь слова "постепенность", опошленного шаткостью и неверным шагом разных реформирующих властей. Постепенность так, как непрерывность, неотъемлема всякому процессу разумения… Между конечными выводами и современным состоянием есть практические облегчения пути, компромиссы, диагонали… Ломая одинаким образом те и другие, можно убить организм и, наверное, заставить огромное большинство отпрянуть. Всего яростнее восстанут за "рак" наиболее страдающие от него. Это очень глупо, но пора с глупостью считаться как с громадной силой».

Путь, проделанный Герценом, - от политической суеты к вершинам духовности. Потому-то Толстой и признал в нем своего брата. А ленинская статья «Памяти Герцена» - не что иное, как попытка политического лилипута использовать в своих сиюминутных целях духовного Гулливера. Самое поразительное в статье Ленина о Герцене - это НЕСОИЗМЕРИМОСТЬ МАСШТАБОВ: один - мыслит на уровне трагически-вселенско-историческом, второй - повседневно-цинично-политическом. Второй - просто по природе своей даже не то что не хочет - не может понять первого. А потому, наслышавшись о «гениальности» Герцена, не может не отвесить ему поклон и тут же указать на его «ограниченность».

Герцен был и остается для русского человека (но оказывается, и для тебя, итальянца!) кристально ясен «социологически», как Пушкин -поэтически и житейно… Герцен и есть Пушкин русской публицистики: и добр, и мудр.

Понимаю, что опять меня заносит. Но так происходит всякий раз, когда читаю или слушаю тебя. Хочется думать, спорить, соглашаться, говорить. Кажется, находись ты всегда рядом, разговор никогда не окончится, а темы для него не иссякнут.

Хочу под конец сказать тебе еще одну важную вещь: думаю, и ты, и я без наших жен - ты без Клары, я без Иры - не смогли бы сделать того, что смогли. Ты - по «объему выпущенной продукции» - несопоставимо больше меня. О причинах я уже говорил. Но удалось тебе столь многое свершить еще и потому, что с самых первых твоих шагов по тернистому «пути от ложной истины к истинному незнанию» с тобой рядом мужественно шла Клара, русская женщина, родившаяся в Сибири, учившаяся в Москве и прожившая большую часть своей жизни в твоей родной Италии.

А ведь моя Ира, с которой я тоже прошел уже долгий и не очень легкий путь, узнала вас, тебя и Клару, раньше меня. Вот начало ее воспоминаний:

Имя Витторио Страда вошло в мою жизнь очень давно и при странных, если не сказать - зловещих обстоятельствах.

Конец 50-х годов. Московский государственный университет. Я вместе со своими довольно аполитичными сокурсниками выхожу на финишную прямую исторического факультета. Нам уже объяснили кое-что о культе Сталина, нас совсем запутали с товарищем Тито, который оказался вовсе не товарищем, а «подлым наймитом». Мы уже побывали на целине, «чтобы рассказать потом внукам о великих делах партии и комсомола». Но нас, признаться, больше волновали свои дела: зачеты, экзамены, спорт, влюбленности… И вдруг у нас в университетском общежитии объявляется «враг» - итальянский филолог-аспирант, который хочет жениться на русской девушке Кларе, студентке филологического факультета. Имя этого «идейного врага» - Витторио Страда. И тут началось… Осудить, вразумить, не допустить! Собрания по всем гуманитарным факультетам.

Возможно, эта история и забылась бы по молодости лет, но судьбе было угодно очень скоро столкнуть меня снова с этим «идейным противником» и сделаться другом его, почитателем таланта и многолетним читателем и слушателем (на различных конференциях) этого блестящего мыслителя, публициста и, на мой взгляд, самого сильного «русиста» в Италии.

Сентябрь 1964 года. Приезжаю в Прагу работать референтом по Латинской Америке в журнал «Проблемы мира и социализма». В те годы в «румянцевской деревне» (так называли мы между собой международную редакцию по имени шеф-редактора журнала A.M. Румянцева) весело и увлеченно жили и писали многие будущие «прорабы» перестройки. Когда уезжала из Москвы, все (даже многие на Старой площади) горячо обсуждали только что опубликованную в «ПМС» статью Юрия Карякина о Солженицыне. До октябрьского переворота (16 октября, снятие Хрущева) оставались считанные дни. От Карякина узнаю, что, оказывается, из всей-огромной западной прессы, просмотренной им, он выделяет лишь одного автора, дошедшего до понимания сути того, что произошло в России, - итальянца Витторио Страду.